ПОЧИНОК

Авенир Крашенинников – автор хорошоизвестных пермскому читателю исторических романов «Горюч-камень», «Затишье»,снова обратился к прошлому нашего города. На основе обширных материалов,собранных в свое время для своих романов, он написал для «Вечерней Перми»документальный рассказ «Починок».

Рассказ этот повествует о строительствеЕгошихинского медеплавильного завода, о первых месяцах его работы и о техпоистине невыносимых условиях, в каких жили и трудились работные люди,согнанные сюда из окрестных деревень под надзор беспощадных приказчиков инадсмотрщиков государева дела.

– Ну, поезжай с Богом, Василий Никитич! – Петр Алексеевичперекрестил Татищева, порывисто прижал к себе. – Поезжай, путь неблизкий, кчерту на кулички.

Над молодым Петербургом стояла белая ночь. Семнадцать лет назадна болотах, на песчаных косах, на зыбких топких берегах реки заложили этотгород российские мужики и солдаты – во славу государя, по его указу. ПетрПервый прорубал «окно в Европу», вместе со щепками хрустели кости кабальныхкрестьян, работного люда, служивых людишек. Заедал гнус, трясла лихоманка,засасывали топи, голод точил, зубы выпадывали. А попробуй ослушайся – враз вбатоги, в железа и на каторгу – на Урал, в рудники взлетевшего из нетей Никиты Демидова.

Впрочем, Татищев-то об этом не думал. Историк, географ,естествоиспытатель, всесторонне образованный человек, один из тех, кого поднялав известные люди петровская эпоха, он жаждал деятельности, он стремился вневедомые края, чтобы послужить государю, России верою и правдою. Снаслаждением вдыхал Василий Никитич влажный морской воздух, треуголкоюотмахивался от комаров. С деревянной мостовой на берегу Невы отчетливо видныбыли бастионы Петропавловской крепости, крест над нею дымчато мерцал. Крепостьзаложили в защиту от шведов. Но отныне Карл XII не угрожал городу. Крепкопобитый под Полтавою, отдавший Петру Лифляндию и Карелию, он плел тайныеинтриги против государя на юге, подстрекал вероломных турок. Турция объявилаРоссии войну. Нужны были пушки, пушки, пушки. На Урале «тулянин Никита Демидов»удачнейшим образом начал их отливать. Надлежало найти места, богатые лесом ирудами, рядом с большой водою, чтобы ставить новые заводы, производящие орудияв государев арсенал. На Урале такие земли были в изобилии…

Незамедлительно выехал Татищев на Урал. В крытой кожанойколымаге вез астрономические приборы, тетради для записи любопытных идостопримечательных наблюдений, подзорную трубу, царские бумаги с полномочиями.Следом скакали свежие лошади – для перемены в безлюдных краях, вооруженнаястража. Конные солдаты были не лишними: к Каменному поясу стекались беглые отгоспод, от петербургских хлябей, из полков, с каторги всяческие «больные» люди.

После долгого пути добрались, однако, до владений

Строгановых без особых приключений. Татищев внимательноприсматривался, доставал медную чернильницу, писал и чертил гусиным пером.

Могучая река вольно несла свои воды. Ни один парус не оживлялее. По берегам теснились огромные, в два обхвата ели, лиственницы, березнякирадовали зеленой и белой кипенью, высоко подымали кроны мачтовые сосны.Благостный летний воздух, настоенный на травах и хвое, казался до осязаемостигустым.

Остановились в деревне, что была в устье мелкой речки, впадавшейв Каму. Изб было немного, зато рублены они были чисто и крепко, с тесовымикрышами, с крытыми дворами. Православная бревенчатая церковь выделялась навзгорье. На бережку виднелись перевернутые кверху дном лодки, долбленные изцельных стволов, на которых сушились сети.

Об этой деревне Татищев знал. Готовясь к путешествию, он нашел вписцовых книгах дьяка Елизарова за 1647 год упоминание о починке русскихколонистов братьев Брюхановых на речке Егошихе. В описи владений Строгановыхэтот починок уже числился деревней.

«Весьма местность эта превосходная, – думал Татищев. – Были быруды».

Стража спешилась. Василий Никитич вышел из своей колымаги,разминая уставшие ноги. Какие-то мужики угрюмого вида поглядели на солдат искрылись. Деревня, казалось, вымерла. К счастью, по строгановской империи, какне без оснований называл про себя Татищев немереные владения графа, ВасилияНикитича сопровождал графский берг-инспектор. Он был общителен даже сверх меры,жаловался на разбои и бунты на солеварнях, на высокие государственные налоги,однако сообщил и немало примечательного. После указа государя о вольном поискеполезных руд и плавке меди в Прикамье закопошились предприимчивые людишки.Уфимский обыватель Федька Молодой сторговал у мужика мельницу на речкеМазуевке, наладил возле нее печь для дутья, решил добывать медь из песка. Наэтом и кончил. Чуть ли не три года подряд варил медь на ручном заводике пленныйшведский подполковник Нейгард. Потом погрузил ее на один струг и повез. Но ушелструг на камское дно. Только в Кунгуре рудопромышленник Огнев еще как-то держалзаводик, однако без всякой перспективы.

«Вот бы перевести его в сии места», – опять думал Татищев,нетерпеливо оглядывая высокие холмы в стенах вековых елей над Егошихинскойдолиной.

Ему хотелось в тот же час начать пробы почвы, может быть, всамой деревне окажутся мужики, сведущие в горном деле, рудознатцы.

Берг-инспектор между тем утверждал, что в деревне этойразбойничий притон, необходимо быть настороже,

а потом стал требовать старосту.

Наконец-то появился мужик, степенный, остриженный под кружок, вкафтане из синего сукна, с ним по-солдатски шагал священник в черной рясе, вплечах – косая сажень.

«Медвежатники, истинные медвежатники», – усмехнулся про себяТатищев.

Едва староста услышал, по какой цели прибыл сюда государевпосланец, озабоченное дотоле лицо его посветлело. А священник двуперстиемперекрестил Василия Никитича и пригласил отобедать, что Бог послал.

Через час сидел Татищев в избе старосты на широченной лавке забелым скобленым столом, и пригожие девки угощали его забористым пивом исладкими наливками. На глиняных блюдах вкусно лежала дичь с гречневой кашей,белужина, осетрина, аппетитно пахли медвежьи и лосиные ляжки.

«Привольно у нас, – говорил староста. – И руды имеются вдостатке… Есть человек тут один, по Егошихе и по Мулянке шурфы бил, медь онипоказывали».

Василий Никитич оживленно потирал руки. Нет, чутье и на сей разне подвело его. Да и в выходы сланцев и горных пород на речных обнаженияхмногое опытному глазу подсказывали. Наутро он решил сам проверить шурфы, апотому велел прислать пораньше рудознатца.

Едва рассвело, Татищев был уже на ногах. Заседлали верховыхлошадей, других навьючили припасами, двинулись в тайгу. Рудознатец шел впереди,верно определяя дорогу в зарослях подлеска, в замшелых таежных дебрях. Был онкостляв и худ, надсадно кашлял, запавшие глаза глядели печально и строго. Когдаон переобувался, заметил Василий Никитич щиколотку левой его ноги, до костипротертую кандальным «браслетом».

«Бежал. От Демидова бежал», – утвердился Татищев, но не далвиду…

Ни староста, ни рудознатец не обманули. Спустя три дня Татищеврисовал планы: Егошиху перегородить плотиною с водобойными колесами, ставитьгорны, шлейзофены, крумофены, медь брать из местных отложений, а такжесплавлять по Каме с Чусовой. Заводу быть!

Татищев отправил нарочного в Петербург, сам же поспешил вКунгур. Деревня во главе со старостою и священником его провожала. Никто изохотников, рыбаков, землепашцев и бортников этого глухого угла не думал, что сприездом царского посланца изменится их жизнь навсегда. Начальник горныхзаводов Урала Геннин по выбору Татищева заложит 15 (4) мая 1723 года на светлойЕгошихе казенный медеплавильный завод. На горе поставит церковь святых Петра иПавла. Зеленым дымом потянет в девственную тайгу. Замечутся по веткам белка исоболь, прочь поплывут хозяйственные бобры. Начнется новая история города,горькая и славная.

***

Народу в Брюхановке стало видимо-невидимо. Стоном стоналадорога. На строительство гнали рекрутов. Под охраною свирепых конных унтеров,под угрозою шпицрутенов шли в затылок друг дружке крестьянские парни. За нимитряслись на телегах, пешком брели крепостные мужики, бабы, ребятишки. Надсадноревели отощавшие в пути коровенки, привязанные к тележным задкам. Тоскливымиглазами глядели в узкое меж деревьями небо старики. Оторвали их от родимойземли, от родных погстов, погнали помирать в чужие края…

Гатили берега, из бревен лиственницы строили поперек речкиплотину со шлюзами, с водобойными колесами, копали пруд. Уткнулась своенравнаяречка в высокий заплот, замерла, поднялась в берегах, затихла, только рябьпобежала по воде.

С кайлами, с обушками спустились под землю рудокопы. На солнышкеостались подсобники. Наломают рудокопы богатой породы – подсобники крутитьворот, вытаскивать на цепях грозную бадью, ссыпать на телеги. Бабы, наглухоповязанные платками, белоголовые сопленосые ребятишки понужнут лошадей – и кзаводу.

В каменистой шахте глухо; сыплется между жиденькими крепямиземля, шебуршат струйки воды. Лапти и кожаные коты вязнут в глине, чавкают.Хрипло дыша, рубят мужики твердые песчаники – то стоя, то с колена, а то и лежана спине. Летят острые осколки. Пламя светцов, приделанных к бревнам крепей,задыхается в испарениях.

Вот один из копщиков навалил тачку, согнувшись в три погибели,повез по доскам к бадье. Эх, бросить бы все, хлебнуть воздуху, солнышка!..Куды-ы! Наверху приказчик считает бадьи, наверху каты с плетьми – засекут…

Внезапно вздрогнула земля, хряснули опоры, сплющились. Ипосыпался, рухнул непрочный свод.

От ворота кинулись прочь подъемщики, заголосили бабы.

«Тятьку убило!» – закричал мальчонка, бросил вожжи, побежал кматери, ткнулся в подол.

Бабы пали на колени, крестились.

От поселка бежали женки, ребятишки. Не впервой заваливало шахты,да разве к такому привыкнешь! Может, там, под землей, мается родимый, скребетсяногтями, просится на волю! Стражники на телегах опередили женок, отгородилишахту: «Никого пущать не велено!»

И только когда завечерело, прислал оберштейгер людей с лопатамида с кайлами. Вытащили мужика, что повез тачку. Лицо его было серым, губызакусил – не жилец. Положили на телегу, в молчании повезли в поселок, бабкам-костоправкам…

Хмуро прислушивались к дальним крикам лесные старатели-углежоги,прокопченные до черноты, будто и сами превратились в березовый уголь. Сизымдымом курились по-особому слаженные, обложенные дерном кучи. Тут не зевай:вырвется из-под дерна синее пламя, полыхнет желтым, красным – и останетсявместо угля мертвая зола. Тогда подставляй спину, ни бог ни черт не спасут тебяот кнутов. А на шахтах – братья, кумовья, по ним душа болит, и надо бы сбегать,узнать, что там стряслось.

На второй либо на третий день послали в поселок мальчишку; когдаон вернулся, все, кто не был в карауле при кучах, собрались в шалаше. Мальчишкавзахлеб рассказывал: «Вся земля-то стонет, жуть одна. А докопаться доброхоты немогут, шибко твердо навалило. Бабы ревут в поселке…» «Слезами горю непоможешь», – повздыхали мужики и полезли наружу – уголь жечь.

Не смогли пойти домой и медеплавильщики. Как прикованные сиделиу печей, дожидаясь конца плавки. Жаром пропекало до костей, а вдоль цехапронзительно сквозило. Коробом настывала на рубахе соль. От ядовитого дымаспирало дыхание, слезились глаза. И здесь за спиною стояли доглядчики, супротивслова не скажи – уволокут. Каторга да и только, а за какие провинности!

«Становись!» – скомандовал мастер.

С тиглями на длинных рукоятках выстроились вдоль печей. Пробилилетки. Нестерпимо ожгло лицо, огненные брызги прянули вверх, хлынула по желобукрасно-зеленая в жидкой пленке медь. Тигель подставлен, тяжко оттягивает руки.Скорее к формам. Земляной пол под ногами в выбоинах, того и гляди ошпаришьсянасмерть. Вылил тигель – бегом обратно. Друг за дружкою, друг за дружкою. Вглазах искры, темные пятна…

На пристани по сходням бегают грузчики, укладывают на стругизвонкие чушки меди. Впрягаются в лямки бурлаки, тащат струги по Каме, поВолге-матушке соленой бечевною дорогой.

По выплавке меди Россия занимала тогда первое место в мире, новсего охотнее на европейском рынке спрашивали заморские негоцианты егошихинскуюмедь. Когда петербургские гвардейцы посадили на престол дочь Петра ВеликогоЕлизавету, она отменила Берг-директориум, перевела казенные заводы в ведениеБерг-коллегии, прзидентом которой милостиво назначила самое себя. ЕлизаветаПетровна до войн была не охоча, балы, машкерады, всяческие увеселения с рослымигвардейцами увлекали ее. Медь пошла не только на рынок, но более всего на чеканкумонеты. В золоте, в кружевах блистали вельможи, в заводском же поселке ничегоне изменилось. Только в душах углежогов, медеплавильщиков, как в сердцевинеугольных конусов, как в недрах печей, назревало непокорное пламя.

Вечерняя Пермь. 1973. 10–12 февраля.