Дети войны
Это был июньский жаркий день, день отдыха трудящихся. Все родичи приоделись, как подобает по выходным дням, набрали с собой туески с квасом, шаньги, пироги, и дружною толпой пошли в сторону Заостровских озер и Красавы. Меня попросили присмотреть за двоюродными братом и сестрой.
В тот день по радио я услышал о начале Великой Отечественной войны. Выступал министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Я от начала до конца прослушал выступление, в котором говорилось, что 22 июня 1941 года в 4 часа утра гитлеровские полчища без объявления войны напали на нашу Родину. Уже бомбили наши пограничные укрепления, город Киев (столицу Украины) и другие города и населенные пункты. В моей груди заклокотало: да как же это допустили «зверя» на нашу территорию?! А говорили, если будет война, то только на территории противника.
Я по-своему понял эту войну, раз Гитлер сам напал на нас, значит, его разобьют наши красноармейские части. Я видел, как в осоавиахимовских лагерях были расквартированы воинские подразделения в районе «шпальновского» леса. В то время мой отец был призван туда. Я видел, как военные быстро ползали по-пластунски, метко метали гранаты с деревянными ручками, как ловко кололи чучела четырехгранным штыком, надетым на винтовку, как под барабанный бой четко шагали строем здоровые и сильные солдаты.
Мне, одиннадцатилетнему мальчугану, казалось, что нет сильнее наших воинов: дадут им команду, и они пойдут без остановки на врага, да еще и с песней «Если завтра война» или «Три танкиста». Я всегда помнил, что мой дядя Афоня, танкист, за военные действия в войне с Японией у озера Хасан награжден орденом «За боевые заслуги». И если его боевые товарищи примчатся на своих танках под Москву и пойдут в атаку, то никакая сила их не удержит. О таких вещах открыто говорили в кино, в очередях, между собой.
Мужики говорили: «Пусть только полезет враг, мы ему покажем, на что мы способны». Такое представление о войне было не только у нас, пацанов, но и у взрослого населения. Страшней всего я почувствовал надвигающуюся опасность, когда 3 июля 1941 года выступил Иосиф Виссарионович Сталин. У меня невольно текли слезы.
Нас было четверо братьев, в июле 1941 года призвали в армию отца. Враг с молниеносной быстротой продвигался к Москве. Настали самые тревожные дни. Ввели карточную систему, выдавать все стали по норме. Порой не всегда удавалось выкупить то, что полагалось. Электричество подавалось с ограничением, дров, как говорится, днем с огнем не достанешь. На рынке вязанка стоила от 20 до 30 рублей, в зависимости от породы древесины. Картошка резко подорожала, за 1 кг надо было отдать уже 120 рублей, литр молока стоил 120 рублей, исчезли с прилавков местных рынков мясо, сметана, творог и другие продукты.
А как же мы, подростки? Мы тоже страстно желали быть полезными нашей армии: копать окопы, подносить патроны, ходить в разведку, да мало ли чего мы могли делать. Но детей на войну не брали. Но Толя Козлов, мой бывший одноклассник, неоднократно сбегал к отцу на фронт, правда, всякий раз милиция доставляла его обратно к матери. Зато Герасим, живший на улице Красина, на год постарше нас, сбежал на фронт и только в конце войны появился в Скандаловке с медалью на груди «За боевые заслуги».
Мы тоже с Сашей Смирновым договорились, что соберем по 500 рублей, немного сухарей в дорогу и побежим. Мне нужно было узнать, как и откуда отправляются солдаты, каким образом в вагоне можно спрятаться от людских глаз и добраться до передовой. Саша должен был найти вещевой мешок, подготовить бумагу, открытки, карандаш… Поскольку было лето (1942 г.), теплые вещи брать с собой мы не планировали. Прошло немного времени, и мы снова встретились, чтобы обсудить наши планы. Я рассказал другу, что ежедневно от станции Пермь II отправляются теплушки с солдатами, лошадьми и сеном. В вагонах, как правило, имелись глубокие нары, это я проверял. На нарах могли спрятаться несколько человек нашей комплекции. Другими словами, я был абсолютно уверен, что можно бежать. Только с деньгами долго не получалось. Сашка почти собрал необходимую сумму, но кто-то был ему еще должен и задерживал деньги. К тому времени у меня под обоями на полатях уже лежали спрятанные деньги. Оставалось дождаться решения друга.
Но наши планы рухнули. Однажды моя мать вернулась из города со слезами на глазах. Я не мог спокойно смотреть на ее переживания и спросил, что случилось. Она ответила: «Уже неделю у нас нет денег, я занимаю у соседей для того, чтобы выкупить хлеб. Сегодня надеялась продать свое пальто, этих денег нам хватило бы на месяц. Но сколько бы я ни ходила по базару, мне никто ничего не давал. Я в отчаянии. Что дальше будем делать, как жить?»
Такого я даже представить себе не мог, раньше всегда как-то выкручивались. Мой старший брат шил тапочки из кожи с парусиной, картоном и другими заменителями. А я их на рынке реализовывал. У меня все продавалось, не только тапочки. Мать и тетка шили и перешивали одежду. Сошьют и отправятся на базар, а продать не могут. А я все быстро продавал, да еще с прибылью, а заработанные деньги оставались у меня. К примеру, надо было продать платье за 150–250 рублей, а я его продавал на десятку дороже. Вот так и водились у меня деньги.
Не вытерпел я материнских слез, отправился к Сашке. А он убежал на Шпальный в аптеку. Мама его, Мария Александровна, почувствовала себя очень плохо. Врач выписал ей бюллетень и сказал, чтоб недельку-другую полежала в постели. Сашиной сестре надо было идти на работу, и она попросила меня посидеть с Марией Александровной до возвращения брата. Время до прихода друга тянулось очень долго. Когда он вернулся, был уже вечер. Сели мы с ним на крыльцо обсудить сложившуюся обстановку. Оказалось, что Саша свои деньги уже потратил: на лекарства для матери. Моя мама тоже осталась без средств. Мы решили, что матерей в таком положении не бросают, и договорились в ближайшее время снова обсудить наши планы. Я достал из тайника 500 рублей и передал матери, она обрадовалась: это был почти месячный заработок рядового рабочего. Так мы с Сашкой отложили наш побег на неопределенное время.
Наступила холодная и голодная пора. Дети перестали играть, перестал звучать детский смех. То у одного, то у другого одноклассника приходили домой похоронки: «Ваш сын
(муж) при защите государства Союза Советских Социалистических Республик пал смертью храбрых и похоронен…» Также сообщали, что кто-то пропал без вести.
Люди с нетерпением и тревогой ждали сообщения от Советского Информбюро. Часто выступал комментатор Левитан. Его голос настолько врезался в память, что и сегодня мы помним его выступления. Самыми горькими были сообщения о том, что при отступлении на восток наши войска оставляли поселки, деревни, города – целые районы страны.
Шел декабрь 1941 года. В нашей школе уже было немало эвакуированных из Бобруйска, Смоленска, Сталинграда, Ленинграда, Москвы, как учеников, так и учителей. Не помню
фамилию завуча 15-й школы, которая была эвакуирована из Москвы, но она говорила: «Ребята, вы уже большие и все понимаете. Вот послушайте, о чем пишет секретарь ЦК Комсомола т. Михайлов: "Идет суровая война, мы несем много жертв, поступает много раненных, многие школы переданы под госпитали. Большин ство артистов театров, клубов, дворцов ушли на фронт добровольцами. Некому стало ходить за ранеными, некому им почитать газету или за них написать письмо родным и сообщить о своем месте нахождения. Нет культурной работы, нет концертов. Вы наши наследники, вы наша надежда, вступайте в актив, создавайте самодеятельность, идите в госпитали, помогайте дооборудовать вновь открывающиеся госпитали. Там большая нужда в книгах, музыкальных инструментах, бумаге, нет шахмат, шашек, домино, нет карандашей и конвертов…"»
Через несколько дней в нашу школу пришло сообщение о том, что для желающих учиться петь и танцевать выделяется опытный руководитель при Дворце пионеров. Занятия планировалось проводить два раза в неделю, руководителем назначили московскую артистку – Валерию Викторовну Райскую. Половина класса сразу записалась. С этого времени начался отбор школьников в хор, в чтецы, в танцевальные коллективы. Я и другие ребята – Толя Брюхов, Саша Смирнов, Юра Ковалевский, Петя Тупицин, эвакуированный из Сталинграда Гена Губин… Доткин, а также Тоня Аликина, Нина Золотарева, Зина Птушко, Валя Пантюхина, Люся Павлушина, Ида Богданова, Тамара Праслова, Неля Чудинова, Лена Лузина, Валя Каракулова – попали в танцевальный кружок. 1 мая 1942 года в первый раз мы, наравне с взрослыми, выступили с большим концертом в заводском клубе лесокомбината «Красный Октябрь». Во время выступлений, мне казалось, что самые бурные аплодисменты были подарены нам, детям.
Мы продолжали ходить на занятия в Дом пионеров, а расстояние от «Красного Октября» до Дома пионеров (бывший драмтеатр) было километров 6–7. Зачастую ходили пешком, так как трамвай маршрута № 3 курсировал с большими перерывами, и двигались трамваи медленно, особенно с конечной остановки в сторону города. Под горой у мясокомбината вагоновожатая останавливала движение и объявляла: «Надо эту гору брать приступом». Все выходили из трамвая и дружно толкали трамвай на гору. Пока мы обратно не усаживались в трамвай, он не отправлялся дальше. Но хуже всего бывало осенью или зимой, когда «тройка» не ходила: холодно да голодно было, а занятия пропускать нельзя. Валерия Викторовна опоздания прощала, а уж за пропуски приходилось объясняться. Валенок у нас не было, почти все бегали в ботиночках, осенних пальто да шапках. Одним словом, мы – дети войны. Ходили в школу, а после уроков отправлялись в Дом пионеров. Как правило, в выходной день обязательно устраивали концерт в нашем клубе или в 35-й школе, где размещались госпитали, иногда и в других клубах города. Одним словом, вся неделя была занята. Мы были детьми военной поры и маленькими артистами военной поры.
