ЛЕВ ПРАВДИН: МГНОВЕНИЯ СЧАСТЬЯ

Писатель родился...

«Если звезды загораются, значит, это кому-нибудь нужно», – сказал поэт. «Звезд много блещет в небесах», – сказал другой. И, конечно, не зря люди часто сравнивают со звездами себя и свои земные пути. Каждый из них ищет на этих путях свое счастье, не сразу понимая, что жизнь челове ка больше похожа не на застывшую в небе звезду, а на ее полет, длящийся мгновенья. За эти мгновенья надо многое успеть. Не только загадать желание. Но и исполнить его. Ведь именно в исполнении – счастье.

В этом не сомневаешься, когда размышляешь о большой, красивой и счастливой – да, именно счастливой! – жизни писателя Льва Николаевича Правдина. Скептики и пессимисты скажут, что, по большому счету, это вряд ли было возможно – быть счастливым в России XX века. Века жестокого и кровавого. Века революций, войн и потрясений. Кто мог быть счастлив в такой стране, в таком веке? Но именно таким человеком считал себя и был таковым Лев Николаевич Правдин. Это скажет всякий, кто помнит его, кто читал его книги. Как он сумел быть не только счастливым, но и, среди всех испытаний, остаться самим собой – писателем, гражданином, интеллигентом в самых высоких значениях этих слов? Попытаемся хоть немного приблизиться к этому счастью и начнем, как и полагается, с начала. С тех июльских дней 1905 года, когда в селе Заполье Псковской области в семье сельских учителей Зинаиды Павловны и Николая Ивановича Правдиных родился мальчик. Этот мальчик скоро узнает и потом никогда не забудет, что отец его вырос в семье пастуха, а мама – в семье сельских интеллигентов.

Только во второй половине XX века русские люди начнут вспоминать о своих корнях, восстанавливать или придумывать себе родословные. Лев Николаевич Правдин всегда понимал роль человеческих истоков в станов- лении и реализации личности и с благоговением вспоминал «самозабвенно» любящую театр мать и отца с его «спокойным, закаленным трудом и лишениями характером». Он подробно и с любовью напишет об этом, считая нужным объяснить:

«Эти анкетные сведения совершенно необходимы для того, чтобы представить благодатный климат, в каком прошли мои детские и юношеские годы. Климат трудовой интеллигентской семьи начала революционного века. Труд и творчество почитались у нас главными доблестями. Материальное благополучие считалось желательным, но совсем не обязательным. Легко жить только бездельникам, легко и неинтересно, а значит, плохо. Хорошо живет только человек деятельный».

Все мы родом из детства – эта истина никогда не станет банальной. Труд и творчество как потребность станут основой характера будущего писателя. Уважение к семье и дому тоже идут оттуда. Семья Правдиных живет в те годы то на Псковщине, то под Питером, то в Оренбургских краях. Глава семейства Николай Иванович проходит круги многих испытаний своего времени: Первую мировую войну, идеологические чистки. Глубокой грустью, а порой и растерянностью полны страницы его автобиографии. Но грусть и растерянность, и вызывавшие их события, кажутся теперь весенними дурными водами, которые не в силах были смыть основу, то русло, в котором протекало главное – не видимое бурному миру счастье. Счастье дома, любви и дружбы, счастье воспитания будущего.

Именно это не видимое миру счастье дома можно назвать первым мгновением личного счастья Льва Николаевича Правдина. По настоянию отца после окончания же- лезнодорожной школы он поступает в Оренбургский педагогический техникум. В юноше уже воспитана та непростая культура уважения к истинным авторитетам, в данном случае к отцу, о необходимости которой он будет размышлять до конца жизни. Эти культура и уважение, как мы помним, были нетипичны в начале XX века, во времена «сбрасывания» всего и вся «с корабля современности». В этом «сбрасывании» комсомолец Правдин участвовать, конечно, будет. Но этот же комсомолец напишет в те годы один из лучших своих и светлых расска зов «Пушкин в Симбирске».

Это первое мгновение счастья Льва Николаевича Правдина было не только лично счастливым. Отец, настаивая, что бы сын приобрел земную профессию, уже давно подарил ему то мгновение счастья, которое не оставит Льва Правдина всю долгую жизнь и придаст ей особо высокий и совершенно конкретный смысл. Внешне подарок выглядел очень просто. Вот как об этом вспоминал Лев Николаевич:

«Когда мне исполнилось девять лет, отец подарил мне типографию. Резиновые литеры, жестяная верстаточка на три строчки набора и красочный аппарат – суконный лоскуток, пропитанный мастикой... Он прижал набранные строчки к мастике и передал верстатку в мои дрожащие в предвкушении чуда руки. На бумаге четко оттиснулись две фиолетовые строчки: мои имя, отчество и фамилия. Чудо совершилось – мое имя напечатано. Увековечено. Смею заверить, никаких честолюбивых мыслей в этот момент у меня не возникло.

Просто я чувствовал себя не только самым счастливым, но и самым могущественным человеком. Чувство ошеломляющее, как вспышка молнии – ударила, ослепила и погасла. Но ощущение счастливого могущества осталось на всю жизнь, и каждый раз стоит мне только услышать ни с чем не сравнимый запах типографии, как это чувство вспыхивает с прежней силой».

Честолюбивых мыслей не было и после. Поступая в педагогический техникум, комсомолец Правдин «уже хотел писать и обязательно печатать то, что написал». При этом важен мотив. «Обязательно, – уточняет он, – иначе моя работа не будет иметь никакого смысла». Шел 1919 год. В его бурно летящих днях, как в раскрывающейся почке, можно увидеть очень многое: и мотив, и смысл; и даже глубинно – всю будущую писательскую и человеческую судьбу Льва Николаевича Правдина.

Ему пока только 14 лет, но он чувствует себя взрослым. При этом никакого одиночества – твердое «мы»: «Нам доверяют винтовки, мы несем караульную службу; мы ходим с облавой на дезертиров».

Теперь, почти через столетье, уже мы смотрим на это по-другому. И даже не мы – а каждый из нас, потому что «мы» куда-то словно потерялось. И, может, еще через столетье станет видно, в ком было больше правды. А пока только очень холодная душа не откликнется на слова Льва Правдина:

«Тогда-то мы об этом не думали. Мы просто работали с полной отдачей всех своих сил. Впрочем, слово «работа» мы почти всегда заменяли словом «борьба». Мы боролись, ремонтируя паровозы, собирая сухари для голодающей Москвы, организуя деревенскую бедноту в кооперативы, создавая школы для неграмотных... Мы были голодны, плохо одеты, бескорыстны и самоотверженны».

И эта работа-борьба – еще одно мгновение счастья будущего писателя. Такова настоящая молодость. Мгновения счастья в ней идут одно за другим. Надо быть лишь готовым узнать и принять каждое из них. 1919 год, можно сказать, подарит, но вернее – даст как залог будущих нечеловеческих мук и нечеловеческого же счастья – то мгновение, которое будет жить с писателем Правдиным все оставшиеся земные сроки.

Ведь история о том, как, выполняя комсомольское поручение, Лев Правдин написал первое литературное произведение – пьесу «Обновил», – общеизвестна. Он написал ее, потому что не мог не выполнить комсомольского поручения.

Но эта история говорит и о том, что ничего случайного не бывает. Писатель должен был явиться миру – и он явился. А эта история сразу раскрыла характер таланта, определила художественную стилистику, выявила мировоззрение будущего писателя. Юный комсомолец Правдин просто искренне выполнил свой долг, а прошедший все круги земного ада – мудрый, другой, но все тот же – известный советский писатель Лев Николаевич Правдин скажет: «Я знаю, как много я должен людям, и свой долг могу выплатить только неустанным трудом».

«Легендарное время»

Потребность неустанного труда, «служение людям, человечеству» после неожиданного литературного успеха приобретают вполне конкретную направленность. Отныне главным в жизни Льва Николаевича Правдина становится труд литературный. Звание литератора для него очень высоко, и он понимает, что, как всякому труду, литературе надо учиться. Прежде всего – у жизни и, конечно, у литературы. Жизненные уроки писатель сначала записывает в специально заведенную для этого общую тетрадь в коричневом дерматине. Потом тетрадь заменяют записные книжки. Дальше – оперативные корреспондентские блокноты. Тогда же приходит, как озарение, что прочнее всех записей человеческая память.

И «легендарное время» продолжается. Начав с газеты «Комсомолец» Оренбургского губкома комсомола, молодой литератор работает во многих губернских, краевых, городских, районных газетах. Тщеславия в нем как не было, так и нет, – он почти ничего не сохранил из напечатанного в те годы. Есть жажда и счастье жизни. Да еще какие! Газетчик Правдин не просто ездит по заводам и селам, он подолгу живет там, работая трактористом, лесорубом, плотником, лыжным мастером, художником, завхозом, полиграфистом... Он еще не знает, что все это потом ему очень пригодится.

А пока есть нескончаемое в молодости, как сама жизнь, мгновение счастья. И есть трепетное отношение к литературе. Лишь в 1924 году, через пять лет после издания отдельной книжкой пьесы «Обновил», Лев Николаевич решается опубликовать в газете «Молодой большевик» свой первый рассказ «Свадьба». Он, как и пьеса, становится очень популярным, его перепечатывают многие газеты.

Своими самыми удачными произведениями той поры Лев Николаевич считал рассказы «Гончаров дом» и «Пушкин в Симбирске». Они были напечатаны в газетах, перепечатаны многими журналами, передавались по радио. Рассказ «Пушкин в Симбирске» Лев Николаевич предложил для своей последней прижизненной публикации в журнал «Литературная Пермь» (2002). Все, кто читал его, не могут не согласиться, насколько он современен, художнически изящен и содержательно глубок.

А тогда молодой литератор начинает писать повести. После книги очерков одна за другой они выходят в Самарском издательстве: «Трактористы», «Золотой угол», «Друзья машин»... Уже потом Лев Николаевич самокритично назовет некоторые из них «классными сочинениями на вольную тему» и определит их как подготовку к настоящей работе.

А в те счастливые годы он, конечно, еще не знал, какую подготовку предстоит пройти ему и его таланту. Мгновения счастья шли одно за другим – все выше, масштабнее, глубже! Дружба с Артемом Весёлым, радость встреч с Юрием Олешей и Василием Каменским. Вступление в Союз писателей СССР и участие в его первом съезде. Учеба в только что открытом Литературном институте им. А. М. Горького. И на рабочем столе – почти готовый черновик романа «Новый венец». И любовь земная...

«Откуда же ему было знать, что женщины вообще ждут от мужчин всегда больше того, чем сами мужчины предполагают. Он даже не мог и подумать, что она все уже знает и без его слов и что она его любит, но что она, несмотря ни на что, ждет, чтоб он первый сказал. Пожалуй, это единственная привилегия, которую женщины поощряют. Во всем остальном они хотят, чтобы инициатива исходила от них. Ему только еще предстояло вскоре узнать все это. Заглядывая в голубеющее, занесенное снегом окно, он пока только, тоскуя, думал о любви. А тут постучали в окно…». (Отрывок из повести «Березовая ростоша».)

«Об этом говорить надо»

О следующих восемнадцати годах жизни человека и писателя Льва Николаевича Правдина в «Справочнике писателей Пермской области», изданном в 1985 году, написано коротко: «Затем много лет пробыл на Севере, работал лесорубом, грузчиком, десятником, бригадиром в деревообрабатывающей мастерской, руководил художественной самодеятельностью».

Сам Лев Николаевич не любил вспоминать об этом, горькие подробности рассказывал только очень близким людям. В своем последнем интервью он еще раз подчеркнул: «Я не люблю говорить об этом, а говорить надо». Почему не любил? Может, от нечеловеческой тяжести пережитого? Можно представить и это – молодой, красивый, счастливый, известный писатель – весь плоть от плоти своего «легендарного времени» – и абсурдное обвинение в попытке покушения на одного из вождей. Причем именно на того, чьим именем назван город (Молотов), в который он потом вернется. И – ожидание расстрела. А в качестве помилования – лесоповал.

Но главное видится не в этом. Вряд ли Лев Николаевич просто не хотел бередить своего сердца. Ведь разговор уже начат им в романе «Новый венец». Да и сюжет романа «Ответственность», первое издание которого появляется в 1983 году, то есть за два года до писательского справочника, во многом построен на хождениях одной из главных героинь – врача Таисии Емельяновой – по кругам переселенческого ада. Адом может показаться в этом романе и город Пермь военной поры. Но в том-то и правда писателя Льва Правдина, что даже в самом жестоком аду он не забывает о рае. И где же этот рай, как вечное мгновение счастья?..

«Он спросил:
– Куда пойдем?
– Не знаю.
– К Марии Магдалине?
– Все равно.

Мария Магдалина – это была такая церковь на берегу Невы. Теперь в этом здании кино «Рассвет». Давно уже. Но все по старой памяти так его называют. В кино они не попали, но рядом оказался очень уютный садик. Несколько парочек там уже гуляли. Ночь была белая, но все-таки от кустов падала какая-то тень. А может быть, им так показалось, только в тени они поцеловались. Все равно никто на них не обращал никакого внимания.

Потом они пошли по Малоохтинскому, вдоль Невы. Вода опаловая, как белая ночь, без блеска и без движения. На другом берегу силуэт Александро-Невской лавры, в переливчатом светлом сумраке ее купола, лишенные блеска. Иван что-то рассказывал про лавру, Тася спросила про Марию Магдалину, кто она:

– Наверно, какая-нибудь выдающаяся святая?
– Святая? Нет. Она была выдающаяся грешница. Кто-то мне говорил. Или я сам прочел. Не помню...
– Тогда за что же ей такой почет?

Этого он не знал, и они решили, что попы нарочно так все перепутали, чтоб никто ничего не понял». (Отрывок из романа «Ответственность».)

А писатель Лев Правдин к тому времени уже знал, что рай и ад люди в этом мире делают сами. И мгновения счастья «нельзя измерить … во времени, ни окружающей обстановкой».

И потому в описании культа личности, в размышлениях героев об этом нет ничего личного – ни обиды, ни ожесточенности, ни злопамятства. Область личного счастья и несчастья всегда понималась Львом Николаевичем как необходимая часть общего. И потому он не любил рассказывать о своем личном несчастье, да и не считал себя никогда человеком несчастья, «горюном».

А несчастье было не только огромным, оно было глубоким. Кроме всеобщих лагерных тягот, невозможность писать, запрет взять в руки даже огрызок карандаша. И особая жестокость, точнее – жестокое испытание на счастье, была в том, что возвращение из лагеря после многих лет было очень коротким. За ним последовал снова «север дикий» – не зона, так поселение.

Казалось, теперь жизнелюб и оптимист Лев Правдин не только забудет о каком-то там счастье, но элементарно – сломается. Нет. И снова нет! Нестерпимо обжигающим счастьем полны его письма жене из ссылки. В этих маленьких, на дешевой бумаге, заполненных карандашными строчками до отказа листочках – вместе роман и поэма все о том же счастье, безнадежно горьком и нечеловечески высоком.

Но и этого ссыльному Правдину мало. Он не может жить тихо и трудиться по мере сил. В глухом райцентре Красноярского края он организует театр и руководит художественной самодеятельностью. Сам же об этом периоде своей жизни Лев Николаевич будет рассказывать более охотно. Однако снова – не о лишениях и трудностях, а о том, как здорово это все получалось, о людях, которые понимали и помогали.

Нам еще только предстоит понять, какой силой духа обладал этот человек. Это сегодня он видится духовно несгибаемым монументом. А ведь он был человек. Знал горе, потери и сомнения. Любил цветы и музыку. Поклонялся женщине как писатель и умел сделать женщину счастливой как человек. В его книгах цветут мальвы. Деревья носят женские имена. Бурные звонкие марши общей ответственности сменяются то печалью плачущей скрипки, то ликованием Третьего концерта Бетховена, то трепетной грустью романса... И как бы за кадром – горчайшие мгновения личной судьбы.

Справка: «...16 апреля 1955 года. Постановления от 14 июня 1940 года и 17 декабря 1949 года в отношении Льва Николаевича Правдина отменены, и дело за отсутствием состава преступления прекращено. Председатель Военной Коллегии Верховного суда СССР генерал-майор юстиции А. Чепцов»…

В зените

Вот так. За плечами у человека 50 лет жизни . В таком возрасте многие подводят итоги. Лев Николаевич Правдин решает начать все сначала. Он даже не решает: решение приходит само. Оно не покидает его все годы в неволе.

За несколько месяцев между лагерем и ссылкой, не сожалея, что 200 страниц романа «Новый венец» утеряны, он восстанавливает его по памяти и дописывает до конца. По- ка жена перепечатывает роман, он успевает написать повесть «На севере диком».

«Это был такой творческий порыв, – вспоминал Лев Николаевич позже, – какого никогда ни прежде, ни потом я не знавал».

Именно то, что счастье творчества – это тоже счастье не для себя, не ради самоутверждения и самолюбования, не позволяет писателю останавливаться. Вернувшись из ссылки, Лев Николаевич снова переделывает «Новый венец», пересматривает все свое творчество и размышляет над обвинениями критики то в чрезмерном приукрашивании действительности, то в незнании автором жизни. Например, работы лесорубов. Это он-то, не просто видевший ад этой жизни, но побывавший на самом дне его, – приукрашивает? Он, годы проработавший на лесорубных делянках, – не знает технологии лесоповала? Вот уж где можно было рассердиться!

А он продолжает работать и... учиться. Чтобы «самоцветные», как он определяет для себя, события жизни стали художественно достоверными, мало их мастерски описать, нужна еще выдумка. Но и этого мало. «Я видел жизнь во всех ее проявлениях, – отмечает он, – и уже умел их описывать, но еще не научился осмысливать...»

Начиная с 1955 года книги Льва Николаевича Правдина выходят в Пермском книжном издательстве, а потом и в Москве. Каждая книга, объемом от 300 до 600 страниц, становится событием. Его новых произведений читатели ждут. Они знают и до сих пор помнят: «Область личного счастья», «Бухта Анфиса», «Мальвы цветут» – они любят их героев. И это тоже счастье! Очень скоро Лев Николаевич Правдин становится самым читаемым писателем Пермской области. Словно бы сами собой приходят правительственные награды: ордена «Знак Почета», Дружбы народов, звание заслуженного работника культуры.

На многочисленных встречах читатели всегда спрашивали Льва Николаевича, почему после многолетних скитаний он поселился в Перми, ведь Урал – это климат суровый, жизнь трудная. «Наверно, потому и поселился, – отвечал он, – где трудно, только там и жить интересно». Это принцип его жизни, о котором он никогда не кричал и в отношении себя говорил о нем всегда коротко и просто. По этому принципу живет большинство его героев.

А как же область его личного счастья этого времени? Он не ждал этого счастья ни от кого. Он всегда умел построить его сам. И у него была любимая жена и красивый дом, побывать в котором каждый считал за честь. И таков это был человек, что счастье его никогда не ограничивалось семейным миром, пусть и поддержанным большим общественным успехом.

Лев Николаевич в эти годы встречается со многими известными людьми России: Самуилом Маршаком, Михаилом Светловым, Наталией Сац, Даниилом Граниным, Юрием Германом и другими. Теплая дружба связывает его с Виктором Шкловским, Ильей Сельвинским, Львом Разгоном, Арсением Рутько. И есть рядом с ним люди, которых он не просто считает друзьями, и ценит их дружбу вовсе не за то, что они приветливо встретили его в чужом для него суровом краю. Они – как братья и сестры, с которыми можно спорить, и ссориться, и не понимать их – только не любить их невозможно. Они потом будут покидать этот мир, один за другим, оставаясь с ним навечно. Людмила Римская. Клавдия Рождественская. Лев Давыдычев. Владимир Черненко. Александр Спешилов. Владимир Радкевич. Борис Ширшов. Борис Назаровский. Савватий Гинц. Николай Вагнер. Лев Кузьмин. Перечислить всех трудно.

Известный живописный портрет Льва Николаевича Правдина написан народным художником СССР Евгением Николаевичем Широковым сорок пять лет назад, именно в то время, когда звезда Льва Николаевича была уже в зените. И в том же 1965 году Савватий Гинц в предисловии к книге Льва Правдина «Сразу после грозы», отмечая «всепоглощающий оптимизм автора как постоянную черту творчества, как постоянную художническую манеру», восклицал: «И Правдин (это не парадокс, а факт биографии!) все больше и больше укрепляется на позициях жизнелюбия, веры в человека и любви к нему, постоянного желания ему добра».

А ведь, действительно, – парадокс! Человек потратил молодость на создание коммунистической системы, служил ей не за страх, а за совесть, потом она 18 лет уничтожала его. А он не обличает ее, когда это не только разрешено – поощряется! При этом ни лакировщиком действительности, ни благостным писателем Льва Николаевича назвать нельзя. Он не обходит ни системное, ни лично-человеческое зло. Но главное для себя, как всякий созидатель, Лев Николаевич видит в изображении и построении в человеческих душах добра, счастья, любви.

Сомневался ли Лев Николаевич в такой точке зрения? Возможно. Герой повести «Березовая ростоша» Михаил Стогов, живущий именно так, вовсе не видится автору победителем. Тем не менее правда жизни, ее счастье, а не благополучие, постоянно подчеркивает писатель, состоит все-таки не в борьбе, а в работе. Ведь от борьбы недалеко и до горя. А горе проще, чем счастье, сделать товаром. «Никогда человек не бывает так эгоистичен, как в горе, – говорит нам Лев Николаевич Правдин. – Каждый считает свое горе самым горьким и непреодолимым... Собственное горе и ненависть даже к своим тюремщикам – плохие советчики... Очень плохо жить тому, кто только свое горе ставит выше всего на свете. Тогда горе овладевает человеком и становится опасным для жизни, как неизлечимая болезнь».

И словами яркого, но явно не любимого автором героя продолжает:

«Человек в страданиях рождается, в страданиях и проживет. Радостей да удовольствий не так-то много. Радость вроде гостя: пришел, выпил, песню спел да ушел. Гость – хозяину убыток. Да еще скажу: радость-то эту, и даже самую малую, надо хватать, изо рта у других вырывать, прятать подальше. Да все потом бояться, чтобы у тебя ее не перехватили. Хлопот-то сколько, батюшки!.. А горе-то, оно насколько спокойнее: не искать, не ловить, само пристанет да потащится за тобой как шелудивая собака, и сколько ты ее ни гони, не уйдет. И еще учти: у радости завистников много, а через то возникают разные неприятности, и даже мордобой. А горюну кто же позавидует? Тут же, напротив, жалеют, стараются оказать помощь, и некоторые даже помогают. И никто не обижает: мертвому в морду не дашь, нищего не ограбишь, с голого рубахи не снимешь. Ты своим горем-то пока оно тебя не покинет, пользуйся. Требуй от людей, на горло им наступай. Врут, пожалеют! Найдутся жалельщики-то. Я, видишь, какой отчаянно обиженный, а в этом моем уродстве – мой талант».

Это написано в конце 80-х годов XX века в России, в последнем опублико ванном романе Льва Николаевича Правдина «Ответственность».

Теперь, спустя четверть века, на фоне пережитых Россией социальных потрясений, глубинная неоднозначность этого монолога видна особенно ярко. Хоть поубавилось жалельщиков, поприбавилось горюнов, а может быть, именно поэтому. Одно и главное осталось неизменным – ответственность нравственного выбора каждым человеком своего пути. Именно это – как бесценное наследие на все и всякие времена оставлено нам жизнью и творчеством Льва Николаевича Правдина. Ведь сказал он в одном из своих самых любимых романов «Область личного счастья»:

«Нет, милая моя, дорожка к счастью тяжелая… Сколько ты отдашь от всего сердца, столько и получишь. И не думай, что счастье за тобой побежит. Нет, ты за ним погоняйся да поймай, да на обе лопатки его положи. Без этого ничего не выйдет».

Каким же щедрым было сердце Льва Николаевича Правдина, сумевшее собрать и подарить людям столько мгновений счастья, что они, как алмазы, рассыпаны почти по каждой странице его прозы.

Какой большой и счастливый путь прошло его сердце – от юношески самозабвенной горячечной борьбы, через смиренное терпение неволи, до радости долгожданной работы. Это сердце выдержало искушение благополучием и славой в зените своей земной жизни и горечь ненужности настоящего писательского слова в последние ее годы.

И это же сердце, любимым словом которого всегда было слово «счастье», пришло, естественно и мудро, к самой возможной в этом мире глубине, когда Лев Николаевич Правдин в своей последней рабочей тетради именно сердцем записал: «Я все время умираю от любви. Господи, помоги мне…»

Т. Ф. Соколова