Небо в алмазах
К 150-летию А. П. Чехова
Многие годы тема «Чехов и Пермь» незаслуженно пребывала в тени, чаще – в тени критики. Традиция такого, мягко сказать, необъективного и поверхностного отношения по инерции продолжается и в новом веке. Сравнительно недавно появился сборник тезисов литературоведческой конференции «Всеволодо-Вильва на перекрестке русской культуры» (Пермь, 2008), в котором один из авторов утверждает: «…В 1890 году Пермь не удостоилась даже упоминания в путевых письмах, хотя целый день чем-то в городе Чехов занимался, куда-то ходил, кого-то видел…». В том-то и дело, что Антон Павлович «упоминает» Пермь и накануне приезда в город, и после отъезда, как это обычно бывает с путешественником, который делится своими впечатлениями.
Я начал с примера пристрастного, небрежного и неуважительного отношения к теме. Хотя есть немало и других примеров, призывающих нас пристальнее ценить каждый час, каждую фразу, каждое знакомство великого писателя во время пребывания (в том числе заочного) на Уральской земле.
Только при этом условии нам откроется секрет того, что в творчестве классика определено как мечта о небе в алмазах.
Пермский поэт Владимир Радкевич в стихотворении «Чехов на Каме» писал:
…И открывалась пристальному глазу
Реки непокоренная краса.
И уж не дождь, а чистые алмазы
На Чехова роняли небеса.
Важно понять, почему из-под пера писателя часто появляются такие вот желания: «Сначала – в Пермь» (рассказ «Мальчики»), «И поехать, не спеша, в Пермь…»
«…Надо бы нам как-нибудь нанять для всего семейства пароходик и поехать не спеша в Пермь и потом обратно, и это была бы дачная жизнь самая настоящая, какая нам и не снилась» (А. П. Чехов – О. Л. Книппер-Чеховой, 22 июня 1902 года).
У Перми, если подходить строго, база для развития чеховского маршрута изначально более основательная, чем у многих городов, претендующих на то, чтобы «приватизировать» его имя.
Во-первых, Антон Павлович Чехов бывал в Пермской губернии, и не дважды, а даже трижды, если иметь в виду его «свадебное» путешествие на кумыс с Ольгой Леонардовной в 1901 го ду. Во-вторых, сам Антон Павлович писал о пьесе «Три сестры»: «Действие происходит в провинциальном городе вроде Перми». В-третьих, самое главное: в городе жили люди, представители настоящей русской интеллигенции, которые вполне могли претендовать на то, чтобы называться прототипами чеховских трех сестер. К этому нужно добавить, конечно, тесное знакомство и переписку с деятелями культуры, которые были родом с Урала или тесно с ним были связаны: Сергей Дягилев, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Савва Морозов и другие. От такой алмазной россыпи на чеховском маршруте может прийти в восторг любой читатель и путешественник.
«Что показать гостям столичным?..»
«…Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который бы не был похож на других, ни одного подвижника, ни в прошлом, ни в настоящем…» (А. П. Чехов. «Три сестры»).
Как не хочется соглашаться с Андреем Прозоровым!
В его оценке города видится мне огульное критиканство, бессильная реакция загнанного в угол человека (собственно, таковым герой и выведен – неудачником, загубившим свой талант «в этой дыре». Но такой человек пропал бы в любом месте.– В. Г.).
В самом деле, за каждым российским городом водилось что-то свое, необычное. И хотя Чехов писал, что все города империи похожи, но у каждого была своя изюминка. Это заметил еще П. Каратыгин в своей комедии «Приключения на искусственных водах»: «Урал прославился икрой… Наш Петербург богат водой… В Перми заводы и пельмени… В Калуге тесто в полсажени…» и т. д.
«В Перми заводы и пельмени…». Это в XIX веке. А в XX веке Пермь прорвалась на мировую сцену: ей удалось перекинуть мостик от одной литературной легенды к другой. О пермских прообразах чеховской пьесы исследователи начали писать в начале 1970-х. Если сам автор подтвердил, что место действия «вроде бы Пермь», то… надо соответствовать! Так решила местная интеллигенция и начала действовать. В последнее время стало почему-то обычным делом цитировать чеховскую фразу с характерной, кстати, ошибкой: не «вроде Перми», а «типа Перми». Сказывается влияние всеобщего, повального увлечения лагерным жаргоном.
Конечно, мы не собираемся буквально следовать чеховской ремарке из письма А. М. Горькому. Есть разные версии.
К примеру, почему это не может быть Казань? Упоминается же в «Трех сестрах» улочка Засыпкиной (Засыпи). Факт, конечно, интересный.., но маловато. Вывод о такой недостаточности можно сделать и по прочтении дореволюционных путеводителей и списков достопримечательностей российских городов. Вот что рекомендовалось в начале ХХ века путешественникам, оказавшимся в Казани. В план осмотра города включались: кремль, башня Сумбеки, городской музей, Воскресенская улица, объезд города на трамвае.
Однако при чем здесь Казань? Для внимательного читателя становится непреложным фактом, что в пьесе явно присутствуют именно пермские приметы. Как писал поэт, «слился ложный мавританский с непреложным рококо». Более того, примет не так уж и мало, они встречаются, как вешки, в каждом действии. Широкая река, славянский климат, березы. Театр, бульвар, Загородный сад, вокзал…
Возраст города. Если слегка округлить, то возраст уральских городов-заводов, заложенных в первой четверти XVIII века «птенцами гнезда Петрова», составляет двести лет – как у Чехова.
Топонимы города: Московская улица (пермяки так называли еще Казанский тракт), Красные казармы (они были и в Москве, и в Перми). Вершинин описывает свой маршрут по Немецкой улице к Красным казармам: при желании можно предположить, что Немецкой для приезжего писателя стала улица, на которой стояла и стоит пермская кирха.
Но сегодня многих интересует, где побывал сам писатель, что открыл для себя, с кем познакомился во время своих визитов в 1890 и 1902 годах, пусть и кратковременных: в общей сложности всего три с половиной дня на Пермь да два – на Всеволодо-Вильву, плюс плавание по Каме. Тем более интересно: как же прошли те немногие дни, даже часы, отведенные на знакомство с городом?
Апрель 1890 года. Homo Sachaliensis
Свои письма с Урала и из Сибири в 1890 году Чехов подписывает иногда так: Homo Sachaliensis.
До сих пор приходится сталкиваться с вопросом: зачем его туда понесло, с его-то здоровьем? Услышав о поступке Чехова, критик Буренин моментально отнес его к «средним писателям, которые разучились смотреть прямо на жизнь и бегут, куда глаза глядят, в Сибирь, на Сахалин…». Чехову от критиков всегда доставалось: и молодому, и уже маститому.
Надо было очень верить в себя, чтобы преодолеть сомнения, чтобы разобраться, кто же ему «любовница», а кто «настоящая жена» – медицина или литература.
Поездка через всю Россию на перекладных для него была очень важна. «У меня все просахалинено»,– говорил он полушутя-полусерьезно. И более серьезно: «Литератору нужен хоть кусочек общественной жизни». Словно мало было писателю этих «кусочков»! Ему-то, бывшему и гласным, и присяжным, и попечителем. Ему, работавшему и на переписи населения, и на массовых эпидемиях.
Поступок, поразивший многих, даже близких людей. Чехов всегда был способен на поступок, «буренины» его никогда не могли понять. Я уверен: он и на театр военных действий в Русско-Японскую съездил бы корреспондентом, как собирался. Чехов был убежден: моряки и тюрьмоведы должны глядеть на Сахалин, как военные на Севастополь, а России не замолить грехов перед всеми этими тысячами людей, прогнанных по Сибирскому тракту, замученных на далеком востоке.
Сахалин – это время первого посещения Чеховым Перми.
Нужно заметить, что тогдашняя Пермь, Пермская губерния, для многих представлялась Сибирью, а уж для Запада – вне всяких сомнений. Боюсь, и для Антона Павловича тоже. Все объяснимо: с XVII века Урал был местом ссылки, юдоль печали. Через весь город проходил Сибирский тракт. «Много беспокойных голов проходило по пермским улицам, и много людей с чутким сердцем томила Пермь в их одиночестве»,– так писал в 1916 году В. Южаков, автор статьи «К пребыванию В. Г. Короленко в Перми». Он выражал надежду пермяков, что переход города в статус университетского города (для проживания в таких центрах требовалась особая благонадежность) позволит Перми избавиться от кандальной специфики. Но нет, вскоре опять грянула буря…
Антон Павлович писал, что не было у него планов на поездку «ни гумбольдских35, ни даже кеннановских». Американский журналист Д. Кеннан выпустил в 1885 году книгу под названием «Сибирь и ссылка», в которой описывал положение заключенных и ссыльных Сибири, Пермь он тоже отнес сюда.
Чехов проштудировал перед своей поездкой этот труд. Он выполнил поставленную цель: напечатав сахалинские корреспонденции сначала в крупнейшей российской газете, а затем – отдельной книгой, привлек внимание к острейшей социальной проблеме. Сахалин – это нравственный и гражданский подвиг писателя. Не могли не отразиться и в творчестве писателя реалии этой долгой и трудной поездки, например в рассказе «Убийство» (1895).
Каковы же были его впечатления от Перми, которую называли «воротами в Сибирь»?
Во время своего первого пребывания в городе Чехов посетил Мотовилиху, ему хотелось посмотреть знаменитый пушечный завод. Вот где писатель познакомился с местным народом – «скуластым, лобастым и с громадными кулачищами»! Даже больше, чем Царь-пушка, поразил его гигантский 50-тонный молот.
От пермского вокзала, красивого здания с башенками, построенного в новорусском стиле, добирался до завода Антон Павлович с приключениями. По пути на завод писатель познакомился с интересным собеседником, техником железной дороги А. И. Чайкиным36, который как раз читал его новый рассказ «Степь», только что опубликованный в журнале «Северный вестник». Чехов подарил молодому попутчику визитку и расписался на журнальной книжке со своим рассказом.
Из беседы с новым знакомым писатель выяснил, что местная интеллигенция собралась обсуждать новый рассказ Чехова.
Авторское самолюбие было, конечно, удовлетворено. Жаль, времени на то, чтобы принять участие в обсуждении, у Антона Павловича уже не оставалось.
Если верить мемуаристу, то до Мотовилихи Чехов добирался на телеге: дорога была так плоха, что извозчики отказывались туда ехать. А обратно шел пешком по шпалам, от станции Мотовилиха до Перми I. И снова повстречался с техником Чайкиным. Они оживленно разговаривали, и увлеченный беседой молодой техник машинально поддержал гостя за локоть. Чехов вежливо освободился, пошутив при этом: «Извините, но про нас могут подумать, что железнодорожник поймал «зайца».
Позже А. И. Чайкин работал актером пермского театра, не раз играл, кстати, и в чеховских спектаклях, был журналистом, скончался в Юго-Камском в 1950 году. Встречу с Чеховым он относил к лучшим, ярчайшим мгновениям своей жизни.
Июнь 1902 года. Почетный гость
После посещения Всеволодо-Вильвы, где была торжественно открыта школа имени А. П. Чехова, у писателя оставалось время, чтобы осмотреть пермские достопримечательности.
Он не стал уезжать раньше запланированного срока, и это обстоятельство позволяет нам сделать вывод, что город на большой и широкой реке был ему чем-то интересен.
По отрывочным упоминаниям и сведениям, почерпнутым из переписки А. П. Чехова, а также по воспоминаниям людей, с ним встречавшихся, попробуем представить маршруты прогулок писателя.
Жил он в клубной гостинице Дворянского собрания, находившейся на улице Вознесенской, 37 (ныне ул. Луначарского), в одной из лучших гостиниц. Из рекламы того времени мы узнаем, что это «меблированные комнаты при Пермском Благородном собрании в центре города, рядом с Сибирской, помещения сухие и просторные, с электрическим освещением, садом, хорошей кухнею и ванною». Цена проживания варьировалась от 1 руб. 20 коп. до 5 руб. в сутки.
В Екатеринбурге гостиница «Американская», в которой жил Чехов, сохранена. На этом угловом двухэтажном здании установлена мемориальная доска. В Перми пребывание Чехова как будто осталось незамеченным. В 1954 году установили мемориальную доску на здании бывшей Дворянской гостиницы, но в начале 1970-х годов историческое здание было снесено.
Писатель с удовольствием слушал колокольный звон Воскресенской церкви, расположенной по соседству с гостиницей. Однажды, услышав церковный благовест, Чехов с некоторой грустью произнес: «Вот любовь к этому звону – все, что осталось еще у меня от веры». Приехав в первый раз на Урал 29 апреля 1890 года, Антон Павлович написал: «Колокола звонят великолепно, бархатно…».
Чехов любил беседовать с духовными лицами. И в этой связи нельзя не подивиться его величеству случаю, а может, знамению: во время камского путешествия его собеседником дважды (в разные годы) был местный священник, из Митавы.
Кем он был, выяснить пока не удалось: вот задача для краеведов. По некоторым деталям, однако, можно сделать вывод, что биография его довольно типична и похожа на судьбу протоиерея Константина Добронравова. За свою долгую жизнь он тоже служил в разных уголках империи, в Перми был ректором духовной семинарии, вел Закон Божий в гимназии Циммерман…
Так что атеист из Антона Павловича получается «относительный». И внешне Чехов всегда соблюдал обрядность.
«Строю колокольню»,– сообщает он в одном из писем. Будучи на Урале, участвует в молебне по случаю открытия и освящения новой школы во Всеволодо-Вильвенском заводе.
В Перми Чехов гулял по набережной, сплавал в Курьинские дачи, располагавшиеся на правом берегу, напротив пушечных заводов. Сообщение дачников с городом, а также Перми с Мотовилихой (тогда они еще существовали раздельно) происходило, помимо рельсового пути, на маленьких пароходах, которые курсировали каждый час.
Несмотря на недомогание, Чехов не отказался поехать второй раз на пушечные заводы в Мотовилиху. Антон Павлович зашел на почту (здание возле Дома Мешкова), отправил письма. Посетил Загородный сад, ротонду, посидел на бульваре… Если верить английскому слависту и литературоведу Дональду Рэйфилду (автору самой обстоятельной биографии Антона Чехова), по пути на остров Сахалин писатель мог заглянуть и в пермский публичный дом, который местные жители называли «Сахалин», потому что находился он на городской окраине. Англичанин приводит в своем исследовании немало чеховских писем, не публиковавшихся ранее, в том числе с описаниями борделей, посещенных писателем. К этой стороне жизни русский литератор относился как к неисследованной стороне бытия.
Упоминание об этом колоритном местечке находим в мемуарах пермского старожила, врача А. А. Кюнтцеля, жившего в начале ХХ века по соседству с «Сахалином»: «За городом были Новая и Старая слободки – мелкие маленькие домики городских обывателей. За городом были так называемые Красные казармы для солдат гарнизона и слева, за Сибирской заставой, особый квартал, так называемый «Сахалин», квартал публичных домов. Когда подъезжаешь на извозчике к этому кварталу (около казарм), видишь, что он весь освещен огнями. Дома эти были двухэтажные деревянные, освещенная лестница наверх. Вход – гостиная, круглый стол с бархатной скатертью, альбом на столе, девушка, мягкие кресла. Рядом дверь в зал, пианино, тапер играет танцы, далее коридор и спальни девушек...».
В Загородном саду, на бульваре только и удалось отдохнуть уставшему писателю; там, в ротонде, он и наткнулся на заметку в местной газете про свой приезд (якобы М. Горького).
«Бродил по городу, как бездомная собака…»
Благодаря пермскому краеведу И. Г. Остроумову сохранилась колоритная чеховская зарисовка пермских нравов (ГАПК. Ф. р-790. Оп. 1. Д. 4331). Но сначала два слова об авторе воспоминаний.
Иван Григорьевич Остроумов (1861–1939) был видным уральским журналистом, краеведом, общественным деятелем. Будучи выпускником Пермской духовной семинарии, он стал активным народником. Увлекшись краеведением, он стал одним из членов Уральского общества любителей естествознания в Екатеринбурге и одним из организаторов научно-промышленного музея в Перми.
Встреча с Антоном Павловичем у него состоялась в Москве в 1900 году. В воспоминаниях (оставленных позже, в 1934 году) он написал: «Мне посчастливилось провести целый вечер в обществе Чехова…». Ивану Григорьевичу не повезло летом 1902 года: когда в Пермь приезжал Чехов, он находился в Ирбите. Остроумов очень переживал из-за этого, правда, его отчасти выручили коллеги-журналисты, о чем он написал: «…Но наша газета «Пермский край» хорошо освещала пребывание писателя». Газета «Наш край», с которой тесно сотрудничал Остроумов, действительно подробно освещала поездку А. П. Чехова, и порой более качественно, чем «главная» газета «Пермские губернские ведомости».
Итак, на основе воспоминаний краеведа и газетных заметок мы можем восстановить один день из жизни отдыхающего писателя.
…Июньский день выдался жарким. Гуляя по Перми, Чехов решил передохнуть, Попытался зайти в садик, называемый местными жителями «козий загон»,– не тут-то было: дверь не открывалась, так как была завалена мусором. В сад возле консистории у набережной (Архиерейский сад), в котором стояла в то время ротонда с видом на реку, оказалось, не всех пускают. Высокий забор, у входа – объявление: «Нижним чинам и собакам воспрещается».
«Меня очень привлекал этот уголок, но войти я не мог. Ведь я много часов уже бродил по городу, как бездомная собака, и, кроме того, был самым нижним чином. Если бы в городе не палили пушки, то можно было бы спать на ходу», – рассказывал потом писатель. Так что отдохнуть в Загородном саду почетному гостю Саввы Морозова удалось только с третьей попытки.
Чехов не был бы Чеховым, если бы после посещения Перми не появилось у него хоть одной подобной истории. Пермяки теперь пересказывают эту байку, варьируя и заменяя «действующих лиц» (например, с расшифровкой названия «козий загон»: «козами» называли проституток).
Другую издевку над пермскими «ндравами» обнаруживаем в письмах Чехова с борта парохода. «Деньги целы, потому что часто хватаюсь за живот»,– успокаивает он родных, намекая на то, что купюры спрятаны в надежном месте, а за живот хватается не от смеха, а оттого, что кухня плоха.
Вот вам за то, что не признали живого классика! Сбылось ожидание, высказанное местным оракулом-поэтом: благодарный пермяк смакует новые впечатления, «смеясь и плача».
«Пермяк их ждет, смеясь и плача»
«Дорогой Алексей Максимович, я был на сих днях в Перми, потом поплыл выше в Усолье, теперь по железной дороге спускаюсь опять до Перми…» (А. П. Чехов – А. М. Горькому. 24 июня 1902 года).
Случайно ли, что столь важная для нас, ключевая фраза о гео графической привязке содержится в письме, адресованном Максиму Горькому? Мне кажется, не случайно, и вот почему.
Эти две равновеликие личности, ставшие «законодателями мод» на российской сцене, испытывали друг к другу искренний интерес и симпатию. Судя по их переписке, Чехова интересовало и богатое «босяцкое» прошлое Горького. Оказавшись на Урале, Антон Павлович был рад возможности заинтриговать коллегу столь неожиданной «привязкой к местности». Он знал, что его собрат по литературному цеху – «пермский уроженец».
Хотя нужно отметить: все, что касается пермского происхождения автора пьесы «На дне», было сильно преувеличено советскими биографами. В архиве пермского краеведа И. Г. Остроумова хранилось письмо Горького, которое проливает свет на время рождения писателя. «В Перми бывал, когда служил на пароходе «Добрый« Курбатова и «Пермь» Любимовых. В ту пору мне было 12–13 лет. Прожил в Перми около недели в 94-м году, летом. Приехал с целью пробраться на Урал – в Екатеринбург и дальше. Это не удалось. Потерял – или украли – деньги. А главное – вывихнул ногу в щиколодке (так в тексте), когда был в Мотовилихе на заводе. Вот и все. М. Горький».
Этот ответ на запрос И. Г. Остроумова написан в 1930 году. Дотошный исследователь не без издевки пишет о краеведческих публикациях, в которых живописуется детство «сына пермского мещанина Пешкова», его работа крючником и т. п.
Но советскую пропагандистскую машину уже ничто не могло остановить, открытиям Остроумова не было дано хода, и десятки пермских учреждений получили почетное имя в честь Максима Горького.
Разумеется, действие «Трех сестер» происходит и в Перми, и в Екатеринбурге, и в Пензе, и в той же Москве – в любом городе страны и мира. Потому что проблемы поиска смысла жизни, гармонии и гуманизма, поднятые в пьесе,– общечеловеческие, вечные.
Во время своего первого пермского «пришествия» Чехов все-таки писал, что «в России все города одинаковы, Екатеринбург такой же точно, как Пермь или Тула».
Фраза эта в последнее время цитируется часто. При этом поражает «некритичность» ряда нынешних исследователей.
Также у нас любят вспоминать пушкинские слова насчет русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», словно какой- либо другой бунт, французский или африканский, не является по своей сути столь же беспощадным и бессмысленным. Надо
же попытаться понять, что имел в виду Чехов, какой смысл вкладывал он в свою нивелирующую оценку. На тот момент в Екатеринбурге, находясь в скверном расположении духа, писатель вспоминал, скорее всего, планировку российских городов, храмы и трактиры, плохие дороги и повсеместное «презрение к местам общего пользования» – приметы, типичные для всех русских поселений. Заметим, что последняя «примета», насчет отсутствия общественных туалетов, актуальна и поныне (это подтвердит каждый, кто ездит на дальние расстояния на автобусах).
Некий город находится у большой, широкой реки… Вялотекущая жизнь образованного общества, с мелочной суетой, праздностью – и величавая природа… В городе живут хорошие, глубокие люди, которых можно уважать и любить за одно их стремление приносить пользу обществу, но они все несчастны… Наконец, на город надвигаются грозные события, здоровая буря истории…
Невольно думаешь о пророческом даре писателя. Пьеса «Три сестры» написана в 1900 году, впервые поставлена в январе 1901 года на сцене Московского художественного театра. Можно сказать, в самый канун «русско-японской конфузии» и революции 1905 года, той самой, которую Ленин назвал «генеральной репетицией Октябрьской революции 1917 года»…
Чехов всегда и везде читал газеты, он был «включен» в мировой и российский процессы. В том числе и на немецком, французском языках, он окончил курсы французского, чтобы расширить свой кругозор. Такова была его натура, так он привык жить. В отличие, к примеру, от Льва Толстого, который очень не любил газет.
«Сколько дней я уже не читал газет»,– вырывается у Антона Павловича признание, когда он находится в гостях у Саввы Морозова во Всеволодо-Вильве. А когда, наконец, дорывается до прессы, словно в награду получает сюрприз, «подготовленный» сотрудником газеты «Пермские губернские ведомости».
26 июня это солидное издание поместило заметку «М. Горький в Перми», в которой, в частности, говорилось: «…Носится слух, что третьего дня популярнейший писатель Максим Горький на пароходе «Борец» отправился из Перми на Курьинские дачи. Он – в белой рубахе, высоких сапогах и пенсне. Кто-то из публики стоявшего рядом с «Борцом» парохода «Лебедь» узнал писателя. «Борец» в тот момент уже отчалил. Весть о том, что на палубе сам Горький, моментально облетела всю публику «Лебедя», которая повскакала со своих мест и жадно впилась в удаляющегося «Борца»…»
И далее репортер, скромно опустивший свою фамилию, делает еще одно смелое предположение: «Случись это открытие пятью минутами раньше, добрая половина пассажиров «Лебедя» перешла бы на «Борца». Как велика популярность писателя, видно из того, что и «серая» часть публики – мужички – знакомы с его именем и говорят про него: «Горький! Он много хорошего написал. Башка!»
Заметку эту, сильно позабавившую писателя, Чехов вырезал и в тот же день послал Горькому. Случился этот казус с путаницей через два дня после того, как Антон Павлович пожаловался тому же Горькому, что жизнь около Перми серая и неинтересная. Ну как после этого можно обижаться на пермяков? Так повеселили.
Справедливости ради, а вовсе не из журналистской солидарности, отметим, что повод для путаницы был, и даже не один. Оба писателя находились на пике своей популярности.
На страницах столичного издания появилась и карикатура на тему, кто из двух популярнее. Кроме того, до Перми в тот год донесся слух, что оба писателя собираются приехать сюда вместе. Сергей Ильин, известный поэт, душа пермского общества и журналист «Пермских ведомостей», написал и опубликовал 23 июня 1902 года стихотворение, посвященное «приезду дорогих гостей»:
«…Теперь, тревожно улыбаясь,
Мы нетерпением горим:
Сам Горький едет к нам Максим,
Сам Чехов едет вместе с ним!
Пермяк их ждет, смеясь и плача
Он от избытка чувств обмяк,
Ему действительно удача:
Отец у Горького – пермяк!»
Ильин, размышляя далее, «что показать гостям столичным, чем их внимание занять», теряется в сомнениях: «…Боюсь, что город поэтичным весьма рискованно назвать!». Но далее поэт приходит к выводу, что похвалиться и гордиться пермяку все же есть чем. И перечисляет: «…вот Кама, вот пейзажи, вот горные заводы…». Автор назвал свой блестящий стихотворный фельетон по-немецки Mein liebchen Perm (Моя любимая Пермь), и подписался псевдонимом Little man – то есть маленький человек. Очень в чеховском духе.
Что касается газетной неточности… Журналистика, по определению В. Даля,– это срочная словесность. Что ж тут поделаешь, «бывает и на старуху проруха». Ошибка пермского газетчика стала почти хрестоматийной, но… Газетная утка то и дело повторяется, переписывается из одной научной публикации в другую, и все потому, что спустя несколько лет ложное сообщение переписал из газеты и поместил в свою «Летопись г. Перми с 1890 по 1912 г.» местный летописец В. С. Верхоланцев. А книга эта была дважды переиздана уже в наше время.
Все это давние дела, как говорится, и технология анекдотичной ошибки вполне понятна. Однако пермяки словно подрядились поставлять забавные неточности на тему о том, как Чехов приезжал в Пермь. В брошюре «Пермские страницы биографии и творчества А. П. Чехова» (Пермь, 2005), в частности, говорится: «Видимо, перед отъездом во Всеволодо-Вильву в Москве у Чехова был разговор с Немировичем-Данченко о том, чтобы использовать материал поездки на север Пермской губернии в новой пьесе Чехова «Три сестры», которую он в это время уже писал».
Можно предположить, что «Три сестры» автор упомянул ошибочно, перепутав с пьесой «Вишневый сад», к созданию которой Чехов приступил в то время. Обдумывал ее уже во
время уральской поездки. В связи с этой пьесой возникла еще одна забавная ситуация, связанная с тем, как Чехов помогал Горькому «довести до ума» его пьесу «На дне».
В июле 1902 года, столь памятном для пермяков, Антон Павлович «отбивается» от К. А. Станиславского, иначе сказать нельзя: театр ждет от него новую пьесу. Чехов написал режиссеру, что пьесу (речь идет о будущем «Вишневом саде») «только обдумывает». В то же время он просил Горького, чтобы тот прислал ему свою пьесу «На дне», которая очень его заинтриговала. И когда, наконец, получил ее, то дал автору несколько ценных советов, среди которых и такой: одну из главных ролей, Актера («великолепная роль», по мнению Чехова), надо бы поручить Станиславскому как наиболее опытному. Между строк можно прочитать и другое: пусть займется Константин Алексеевич делом и оставит его в покое.
Данный эпизод как нельзя лучше характеризует отношения Чехова с Горьким, дружеские и творческие. Надо отдать должное журналистам «Пермских губернских ведомостей»: они пристально следили и за тем, и за другим, сообщая обо всех событиях из жизни писателей. Так, весьма любопытную информацию поместила газета со ссылкой на своего немецкого агента. Оказывается, в Берлине приступили к постановке пьесы некоего Франца Шольца, написанной на тему из жизни М. Горького. В первом действии Горький выступает мальчиком у пароходного повара, зачитывается книгами. Там же сообщалось, что «в персонале» пьесы имеются Короленко, Стасов, «завидующий критик» Михайлов (Михайловский) и «лучший друг» (Шаляпин), который все время поет волжские песни.
Журналист газеты пришел к выводу: «В виду большой популярности М. Горького в Берлине, как автора нагремевшей (так в тексте. – В. Г.) там пьесы «Ночные призраки» (так немцы назвали «На дне». – В. Г.), спектакль, вероятно, несмотря на отсутствие литературных достоинств, будет иметь успех». И под конец приводится пикантная подробность: «Чтобы сохранить более русский колорит, автор кладет в уста своего героя некоторые слова по-русски, заставляя его очень часто повторять в немецкой речи слова «ничево, черт возьми, проклятье» и др. (ругательства в газете были напечатаны по-немецки)».
Думаю, получив эту заметку, Алексей Максимович переслал бы ее Антону Павловичу, чтобы и тот посмеялся. Увы, к моменту выхода этой забавной заметки его друга не было
в живых уже почти год…
«Прописать» Чехова на Пермской земле
Тема «Чехов и Пермь» – одна из самых привлекательных для каждого любознательного человека. На наших глазах «укореняется», обрастает реальными, узнаваемыми чертами самая плодотворная из литературных легенд, связанных с творческой предысторией пьесы А. П. Чехова «Три сестры».
Многие исследователи и краеведы убеждены в том, что в знаменитом произведении узнается Пермь, более того – у сестер есть пермские прототипы. К этой категории провинциальных интеллигентов вполне можно отнести, к примеру, пермских просветительниц – сестер Оттилию, Эвелину, Маргариту Циммерман, основавших в Перми первую частную мужскую гимназию.
Но это – типичная «пермскость», среда провинциальной интеллигенции узнаваема, отраженные настроения и думы характерны для той России, для всего русского общества, вступающего в предгрозовой период. Вчитываясь в строки драматургии и эпистолярного наследия писателя, мы открываем в них грозное пророчество и настроения экзистенциализма, язвительный приговор «азиатчине» и высокую любовь к Родине.
Наполнение популярного литературного мифа о пермских трех сестрах происходит буквально на наших глазах. А скептикам, которые встретятся (такие скучные люди всегда появляются на пути зачинателей необычного дела), полезно помнить: легенда родилась не на пустом месте.
Тема «По чеховским местам Урала» – из разряда имиджеобразующих. Как, впрочем, и все, связанное с именем великого писателя. Ученые уже пишут о том, что тени трех сестер стали неотъемлемой принадлежностью пермского ландшафта.
Приведем мнение В. Л. Семенова, доктора философских наук: «Легенда о трех сестрах в настоящее время стала частью культурной жизни Перми… Чехов ценен нам как необыкновенно тонкий правдоискатель справедливых тенденций общественной жизни… В этой связи возникает вопрос о том месте и значении, которое имели его поездки в Пермь и на восток страны».
Сергей Минаев, директор фирмы «Евразия», также считает, что Пермь еще слабо «осваивает» Чехова: «В популярном на Западе путеводителе «Одинокая планета» Пермь упоминается в качестве привлекательного туристического объекта в связи с именами писателей А. П. Чехова и Б. Л. Пастернака. Туристы часто спрашивают: «где у вас музей Пастернака?», «где дом, в котором жили три сестры?». К сожалению, и в городе мало кто знает, что действие чеховской пьесы связано с нашим городом, а прообразом Юрятина является Пермь».
Известный педагог-словесник, заслуженный учитель России С. М. Иванова верит в то, что памятник чеховским «Трем сестрам» в Перми все же появится. Иванова вполне солидарна с пермским критиком, который в 1902 году «раздраконил» спектакль по пьесе Антона Чехова «Три сестры», показанный Товариществом русских драматических артистов в пермском театре. По горячим следам, выдав заметки сразу после спектакля, рецензент писал, что не надо ныть: «…ну, съезди в Москву, проветрись – и обратно, разве в провинции мало работы?» Другое дело, что сестры-то чеховские мечтали вырваться из «кислой» среды, уехать от пошлых людей.
Кое-что меняется в лучшую сторону. В поселке Всеволодо- Вильва восстановлен дом Саввы Морозова. В Перми в 2008 году увидела свет моя книга «Чехов и Пермь. Легенда о трех сестрах». Как автор книги вижу сверхзадачу своего исследования и в том, чтобы некие бесплотные «тени» обрели реальные, узнаваемые и воспроизводимые черты и признаки. Для того чтобы тема стала работающей, насыщенной объектами, обязательно нужно ввести в пермский контекст мемориальные приметы, указания и «подсказки». Издание сослужит добрую службу в том, чтобы навечно «прописать» мятущихся чеховских героев на карте Перми. И не для новых мучений, а для поддержки правдоискателей новой формации.
Наш город за три века своего существования стал родным для многих искателей истины и крова, приютит и сестер Прозоровых. Перефразируя слова М. Булгакова, можно сказать, что они заслужили беспокойную жизнь, которая заключается в работе и служении людям нового века.
В.Ф. Гладышев
35 Александр Гумбольдт – известный немецкий ученый-натуралист, изучал Восточную Россию в 1829 году, тогда же посетил с научными целями Пермь.
36 Воспоминания А. И. Чайкина опубликованы в альманахе «Прикамье». 1960 год, № 28.
