Воспоминания Светланы Павловны Королевой о родителях,
трудовой биографии и семейной жизни.

Моя семья. Отец Михайлов Павел Петрович. Мама Михайлова Александра Васильевна. Оба родились в Ленинградской области и до 1934 года проживали в Ленинграде. В семье четверо детей. Двое Нина и Борис родились в Ленинграде, Володя и я - в Свердловске.

Отец родился 16 июля 1904 года и прожил он короткую жизнь - всего 49 лет. Всю свою жизнь он проработал на комсомольской и партийной работе. Награжден четырьмя правительственными наградами.

В памяти моей так и остался он «без конца на работе». Вставал затемно и возвращался после двух часов ночи (в Кремле работали, говорят, в те же годы до 12 часов ночи и ни одному политработнику нельзя было раньше этого времени покидать рабочее место). Мне было 14 лет, когда папа умер и в детских воспоминаниях как яркие вспышки редкие и короткие минуты общения лаконичное: «Как дела в школе?».

Небольшая зарплата партийного работника, подписка на госзаймы, которые вычитались из зарплат, вечная нехватка денег, долги. И отцовская скромность, порядочность, высокое чувство ответственности долга – все это тоже в памяти. И чувство сожаления, что не успела расспросить, узнать, поговорить, задать некоторые вопросы, услышать мнение, советы, наставления.

Последними его словами были: «учись, дочка!» И я всю жизнь училась!

Мама – Михайловна (Алексеева) Александра Васильевна. Родилась 23 апреля 1906 года. Она вышла замуж за отца 6 сентября 1927 года (сохранилось их свидетельство о браке). И прожила мама 69 лет, на двадцать лет больше, чем отец.

Удивительный человек – моя мама. Не имея образования (только начальное) она была интеллигентна, умна, умела хорошо держаться в любом обществе, красивая внешне, общительная, открытая сердцем она была душой в любой компании, притягивала к себе людей. А как она умела готовить! Из ничего что-то такое – пальчики оближешь. К нам в дом любили приходить соседи, товарищи братьев, друзья, родственники. И как бы бедно не жили, для каждого находился настоянный на травах или шиповнике чай, а то и стакан варенного до пенок молока.

Мама – это спец на все руки. Не имея швейной машинки, шила на руках юбки, платья, пиджаки, пальто, шапки…Могла подшить валенки, сделать набойки на стоптанные башмаки, починить забор, прибить картину, наточить ножи и топор, распилить шпалы на дрова, связать носки и варежки, а штопала вещи так искусно, что можно было с заштопанной ее руками дырочкой на коленках штанов или на платье выходить «в свет» . Жили бедно в долгах, но всегда мальчишки уходили в школу в чистых, выглаженных рубашках, а я в отпаренной форме с белоснежным воротничком. Все, буквально все, лежало в доме на маминых плечах. И когда она успевала спать… Мы засыпали,  а она сидела шила, штопала, вставали – горячий завтрак на столе – пшенные биточки с киселем ил морковные оладьи с вареньем…

Она воспитала нас, детей, вместе с нами поднимала внуков. Сколько тепла в ее руках и глазах, сколько мудрости, житейской смекалки было в ее советах…

Мама…  И хотя я была рядом с ней до последнего ее часа, до сих пор жалею, что мало говорили с ней о ее детстве и молодости, о том, как жили они с папой первые годы, почему о многом из их жизни нельзя было говорить и спрашивать.  И чем старше я становлюсь, тем больше мне не хватало мамы.

«Дайте до детства плацкартный билет…»

Родилась я 7 марта 1940 года в городе Свердловске. Папа тогда работал зам. секретаря узлового парткома станции Свердловск - пассажирская. Когда началась война, судя по документам, отец находился или его уже направили в командировку в г. Таллин Эстонской ССР. Мама говорила начальником восстановительного поезда. Поезд разбомбили фашисты, и отец года на полтора - два пропал без вести.  И мама с четырьмя детьми – Нине - 13 лет, Борису - 7 лет, Володе – 3,5 года, мне 1 год 3 месяца осталась без средств существования. Она стала донором,  и кровь сдавала чаще, чем это было можно, чтобы получить паек, стирала белье в семьях тех начальников, с которыми когда-то сиживали за одним столом, за стакан крупы или муки… Отец оказался в партизанском отряде, и когда там появилась связь с большой землей, его вывезли самолетом. Мама рассказывала, что однажды ночью раздался стук в дверь, услышав голос отца, мама почему-то от волнения никак не могла открыть дверь, металась, будила старших детей: «Вставайте отец вернулся!» и только с их помощью двери были открыты отцу, и мама буквально рыдала не в силах поверить в возвращение отца.

1943 год, мы в Туринске. Отец – зам. начальника Туринской дистанции пути по политчасти. В этом же, 1943 году – мы уже в Егоршино, папа начальник ОРСа 7 отделения Свердловской железной дороги станции Егоршино.

И вот Егоршино я уже помню. Там были угольные копи (шахты). И этот поселок шахтеров, дороги строили пленные немцы. Когда их оборванных, грязных, полуголодных гнали колонной на работу мы бегали на дорогу смотреть на них, и уж, не знаю теперь, чего было больше в наших детских глазах – ненависти или жалости…

Полуголодными были и мы, дети войны. Помню, как мама будила меня рано - рано утром, брала детское одеяло и мы шли с ней занимать очередь за хлебом по карточкам. Если было где присесть, мама заворачивала меня в это одеяло, и я досыпала у нее на коленях, или же я дремала, привалившись к теплому маминому телу, прямо на ногах, а она, накинув на меня это одеяло, прижимала к себе. Я и сейчас вижу магазин в одноэтажном деревянном здании с завалинками и широким деревянным крыльцом в две ступеньки. Очередь доходит до продавца и я, не отрываясь, смотрю на стрелку весов и руки продавщицы отрезающей от буханки частичку, положенную на хлебную карточку иждивенца – нашу детскую. И каким было лакомством – кусочек черного хлеба, посыпанный солью с чуть политым подсолнечным маслом! Мы дети, были тогда всеядны. Собирали весной мерзлую картошку на полях, и мама стряпала черного цвета сладковатые лепешки. Весной ели молодые листочки липы, крапиву, бегали на луга за диким чесноком и щавелем, собирали «кашку»  - клевер, рвали «пестики» с сосен …  А еще бегали на железную дорогу к проходящим поездам и иногда нам выкидывали из вагонов жмых – это спрессованные в плиты кожурки семечек подсолнечника, которые остаются после отжима масла. Их можно было жевать и выплевывать, а во рту вкус подсолнечного масла.

Недалеко от дома был рынок, там можно было купить очень многое, даже петушков на палочках, и хлеб, и стакан соли, и огурцы с капустой, и головку чеснока… но мы чаще всего бегали просто посмотреть на это великолепие, а потом мечтать, как однажды… мы досыта наедимся всего этого.

А ведь мама в то время была женой начальника ОРСА (отдела рабочего снабжения)! Она рассказывала, что как-то в квартиру «ворвалась» толпа женщин из очереди с криками и требованиями показать наши запасы, думали, что у нас – как же начальник ОРСА – закрома ломились от запасов. Мама спокойно открыла шкафчики, кастрюли – как у всех по горсточке, ведь полученным по карточкам надо было кормить семью и не один день, а у самой слезы по щечкам… Женщины притихли, одна негромко сказала: «Пошли, бабы!» и все вышли. А мы также, как и все стояли в очередях, наверное, как и сотни других матерей, наша мама делила все на кучки, выгадывая, выкраивая…

Как - то чуть легче стало, когда стали давать американскую  тушенку (пайки какие – то продовольственные – крупа, фасоль, горох, консервы) – помощь союзников. И однажды, поев супу с тушенкой, мы трое детей (Нина работала тогда токарем на заводе) Борис, Володя и я отравились до потери сознания и очутились в больнице. И не только мы, больница была переполнена людьми с отравлениями, некуда было класть больных, не хватало коек, матрасов и мы с Володей лежали вдвоем в коридоре на одеяле. Когда я очнулась после промывания желудка, брат взял меня за руку и мы пошли по длинному коридору искать Бориса, который лежал, подключенный к какому-то аппарату, а рядом с ним сидели мама и папа. Увидев нас, босых в длинных и широких мужских рубахах нательных, папа схватил меня на руки, прижал к себе, а чуть позднее он приехал за нами на бричке (наверное, единственный раз воспользовался правом начальника) и забрал всех домой. Мы лежали на родительской двуспальной железной кровати (тоже наша достопримечательность, как и кадка с фикусом) и папа читал нам с Володей книгу, а Боря с мамой оставался еще целую неделю на капельницах в больнице, а мы тогда ели по чуть-чуть манную кашу и грызли какие – то галеты. Запомнился этот день не болезнью, а тем, что отец был тогда рядом.

В памяти остались и события одной страшной ночи. В 1945 году отца утвердили зав. оргинструкторского отдела Горшинского  райкома ВКП. Это был, наверное, 1947 год. Рядом с нами на площадке жила семья второго секретаря райкома партии. Мы дружили семьями, у них было двое детей и одна из девочек  – моя подружка. Как-то напряженно жили тогда родители. Мама не ложилась спать, пока отец не приходил с работы, они о чем-то говорили тревожным шепотом, мама часто плакала при этом. Я как-то спросила маму почему она плакала, она рассердилась за этот вопрос, отчитала меня. В ту ночь я проснулась от того, что много людей шло ночью по деревянной лестнице на второй этаж. Папа быстро встал, стал лихорадочно одеваться, на ногах была и мама, и металась по комнате. Резкий стук в дверь соседней квартиры, грубые голоса, окрики и истошный крик соседки, плач девочек. Папа сидел одетый, белый как полотно, мама капала капли, руки и зубы ходили у нее ходуном… Снова топот по лестнице. Я метнулась к окну и отогнула край занавески, и увидела заталкивают «в воронок» нашего соседа дядю Петю. И тут же получила по шее от брата (никто не спал уже).

Может  тогда я и не понимала до конца значение слов «враг народа», но такие слова уже слышала и видела в газетах. Тогда никто не спал в нашей семье, мама отпаивала соседку лекарством, а к рассвету я увидела на видном месте узелок для отца. Папу без конца вызывали в «органы», он возвращался почерневший, не мог спать… В один из дней, когда я  была в школе, исчезла и соседка с детьми (дети не ходили в школу, она очень сильно болела и мама подкармливала девочек). Куда? Мама сказала, что они уехали в деревню и предупредила, что бы я ни с кем не говорила на эту тему. Не знаю, было ли это правдой?

8 мая 1948 года отца перевели на другую работу – назначили старшим помощником начальника отдела кадров в отделении дороги. А в декабре 1943 года мы всей семьей уехали опять в Туринск, где уже жили в 1943 году.

Я не помню, как пошла в первый класс, не помню первую учительницу. Второй и третий класс я заканчивала в Туринске. Этот город не остался ярко в моей памяти. Помню, что жили в доме около железной дороги (мы везде жили в ведомственных домах, бараках около железной дорогим и гудки паровозов, проходящие поезда были неотъемлемым фоном моего детства), а город был где-то дальше. Ходили по деревянным тротуарам.

Город небольшой, грязный и, по-моему главная его примечательность – спичечная фабрика и запах серы. Запомнились леса  и кедры. Однажды мы на дрезине поехали заготавливать шишки всей семьей, братья, папа, мама и я. Били колотушками по кедрам и шишки сыпались вниз. Привозили мешки, мама сушила шишки на русской печке, а когда они раскрывались, на стиральной доске вылущивали их. И зиму мы были с орехами.

«На дальней станции
сойду, трава по пояс
и хорошо с былым наедине…»

И все-таки дальняя станция моя любимая, дорогая сердцу – это станция Камышлов. Там я выросла, повзрослела… Там  родилась моя дочь Надежда (хотя жили мы тогда в Перми). Там похоронены мои родители. Ни Свердловск, ни Туринск, ни Егоршино не стали отчим краем. Мое сердце скучает по Камышлову. Хотя и не часто, но я сажусь в поезд и выхожу на маленьком разъезде, где поезд стоит всего две минуты, где в те годы было всего 3 дома, где мы с мамой собирали грибы и землянику, чтобы «зайти в траву, как в море босиком», попить воды из колодца, а ночью плохо спать из-за бесконечно проходящих мимо поездов. (Там и сейчас живут мои родные).

Там я оставила свою душу и сердце  - в Камышлове.

Камышлов – это небольшой старинный город на Сибирском тракте. Город,  который, не устав, можно пройти вдоль и поперек. Это река Пышма, в ранние годы там было много-много рыбы, где любил с удочкой посидеть мой отец.

Камышлов – это большой железнодорожный узел, где меняются поездные бригады и локомотивы, там останавливаются все поезда, идущие на восток, даже скорые.

Камышлов – это дом на высокой железнодорожной насыпи, около моста, небольшой на четыре семьи, где жила моя мама и мы. Это небольшой палисадник перед окнами, с огуречной грядкой, кустами смородины под окнами и неизменными огромными подсолнухами. Это русская печка (и вечная забота о дровах) и погреб под полом в кухне, где стояли кадки с огурцами и соленными груздями, бутылки под сергучными пробками с соком земляники и джем из китайских яблочек, которые росли в изобилии в лесополосе… Это кухня с косичками из лука и чеснока, с мешочками насушенного шиповника, душицы, мяты, зверобоя, Иван – чая…

Это школа, где я начала учиться с четвертого класса и моя любимая старенькая учительница Татьяна Пантелеймоновна, которая учила меня красиво писать.

Это первое большое горе, когда умер мой отец. Это моё взросление и моя первая детская любовь к однокласснику, который и замечать меня не хотел.

Камышлов – это мама и если, что и вспоминается в первую очередь, то это мой каждый приезд в дорогой сердцу город, пока жива была мама. Поезд приходил ночью, пройдешь по тихой темной улице Красных орлов от вокзала и вот уже Урицкого, где наш дом. И ты идешь на огонек в окне – мамином окне. Откроешь калитку и видишь маму, уже стоящую на крыльце… Её руки, её голос…

В памяти переезд из Туринска в Камышлов. Папе выделили для переезда, два вагона, один спальный и товарный для вещей. Приехав в Камышлов в августе 1950 года, мы еще месяца два жили в этом вагоне – не было квартиры. Ничего, нормально. Спали на вагонных полках, мама готовила еду на керосинке. Стояли мы в тупике и иногда вагоны наши содрогались от удара  – это значит в тупик загоняли какие-то другие вагоны, и тогда падала посуда, что-то обязательно гремело и каталось по полу. Мама сетовала, что много посуды побилось. И самое главное неудобство – нельзя было пользоваться туалетом – все-таки на путях стояли. Умывались на улице, а в  туалет по железнодорожным путям бегали на станцию. Уроки делали тоже на вагонных столиках, у каждого был свой. Вагон был старый, наверно, списанный из действующих и к осени там стало холодно. Но тут освободилась эта ведомственная квартира – комната на семерых (у сестры был сын, мой племянник, который и сейчас живет в Камышлове) и кухня с русской печкой и огромными полатями, где удобно было с фонариком читать допоздна книги.

И только стало налаживаться наша жизнь, учеба, у папы случился инфаркт. Это сейчас научили его лечить. А тогда… он с трудом выжил. Продолжил работать. Но ходил с кусочками сахара в платке, в кармане и каплями валидола. Приступ, он накапает несколько капель на кусочек сахара и в рот. Чтобы купить валидол, мама продала тогда свои единственные любимые туфли – лодочки на каблуке, а потом и единственное шерстяное платье василькового цвета, которое было у нее на «выход».

24 мая 1954 года отец вернулся с работы пораньше, плохо себя чувствовал. И хотя за ним была закреплена служебная машина, пришел пешком, с одышкой – «неудобно же шофера беспокоить», мама покормила его, расспросил об экзаменах, учебе и вдруг стал рассказывать о своем детстве, как в диковинку была им, мальчишкам, первая появившаяся крыша в деревне, крытая железом, и как они считали свои любимым развлечением бросать горстями мелкие камушки на эту крышу, за что им попадало от взрослых. А потом как бы засмеялся своего рассказа воспоминаний. «Пойду, поработаю, завтра лекцию читать…». А через пару часов начался сердечный приступ и врачи не смогли его спасти.

Хоронить отца было не на что.

Новое белье, простыни дали из кондукторского дома (это гостиница для отдыха сменных, поездных бригад), деньгами помогли железнодорожники. Таких похорон Камышлов еще не видел и столько народа разве только на демонстрацию собиралось. Хоронили из железнодорожного клуба. 25 венков – невиданно для того времени. Два оркестра, один замолкал, другой начинал… Когда процессия проезжала мимо политотдела, где работал отец, загудели паровозные гудки. Тогда я  поняла может быть впервые, насколько уважаем был  мой отец – Михайлов Павел Петрович. Его смерть была таким для меня потрясением, что я тогда слегла, на нервной почве у меня вдруг отнялись ноги и даже до кладбища меня везла «скорая» помощь, не  машина, а лошадь, запряженная в бричку, рядом врач и медсестра. Что было с мамой и вспоминать тяжело – её долго лечили психиатры, а поставили на ноги бабушки с их заговорами и травами. Остальные были постарше и выдержали более стойко.

Гораздо позднее, когда уже стало многое известно из нашей истории, я вдруг поняла, почему так рано умер мой отец. За свои 48 лет он ни разу не был на больничном, вел здоровый образ жизни и вдруг – не выдержало сердце…

А кто знал, что было в его сердце? До 1933 года – Ленинград. Работа. Семья.  Прекрасная квартира в центре Ленинграда. Налаженная в общем- то жизнь с каким – то  необходимым достатком. Двое детей.

И убийство С.М. Кирова. Репрессии и 25 тысяч коммунистов высылают из Ленинграда. В их числе отец. Причем, нет, не на поселение куда-нибудь в степь, а направляют парторгом УК ВКП куста станции Чайковская Пермской железнодорожной дороги. Парторгом УК партии! А на сборы дали 24 часа и разрешили взять с собой только одежду и постельное белье. Наверно, уже тогда хотели сломить, сделать послушным, поселить страх. И страх поселился в сердце отца! Да и только ли страх? Вряд ли он не понимал, что происходило в 1937-е годы, перед войной (Блюхер, Тухачевский, Якир..), во время войны и в те дни 1947-го года, когда «воронки» увозили его лучших товарищей по партии и работе, когда его, не подписавшего показания против этих людей, держали сутками в НКВД, а потом выпускали на несколько дней, чтобы опять «пригласить на беседу». Что говорили ему, что отвечал он… Перевели из райкома партии, старшим помощником начальника отдела кадров…, что не справился с работой? А эти ежегодные перебрасывания с места на место… Кадровая политика? Да!, но и не только это…

1953 год – смерть Сталина. Разоблачение культура личности… Какой ум, какое сердце могло выдержать все это? Могло, если жить, не пропуская ничего из него и в него! А если  с верой, преданностью, оценкой происходящего, все понимающего и много знающего…?

А мне на память отдали тогда личное дело отца (политотделы ликвидировались) и его недописанную лекцию о советско – китайских отношениях.

И еще остались долги, которые нам потом простили все те, кому был должен отец – большой,  большой начальник, партийный работник.

14 лет. Жить не на что. Маме установили вторую группу инвалидности и пенсию, по-моему, рублей восемнадцать. Как жить? У Нины сынишка и небольшая зарплата весовщика в товарной конторе. Боря – в институте на юридическом факультете и по ночам разгружает вагоны, Володя в ремесленном училище, оба брата в Свердловске. По разрешению профсоюза меня взяли работать пионервожатой на летнюю детскую площадку. Отряд в  40 детишек и целое лето я с ними в «хороводе». Денег не платили, нельзя было по закону, зато осенью купил профсоюз мне на эти заработанные деньги учебники, форму, портфель, валенки.

Самое главное, что было сделано для меня, это – мне разрешили жить на полугосударственном обеспечении в интернате. Был такой в нашем городе для детей железнодорожников, которые жили и работали на разъездах и где не было школ. С осени до лета дети жили в интернате, уезжая домой на каникулы и праздники. Мой дом был в трех кварталах от интерната и мама часто приходила ко мне вечерами, то пряник принесет, то конфетку. У Нины, старшей сестры, появилась новая семья и как бы мне уже не было места дома, да и попрекали маму, если она покормит меня или положит что-нибудь с собой.

Зато в интернате у меня была своя семья, человек 12 в комнате, там я приобрела первые трудовые навыки и навыки самостоятельной жизни. Мы сами убирались, мыли, топили печи, помогали на кухне, мыли посуду, пилили дрова, утепляли окна, шили постельное белье и занавески, стирали…

Училась я хорошо. Много читала книг. Участвовала в олимпиадах, художественной самодеятельности, кружках, была комсоргом класса, вожатой в младших классах.

В 1957 году закончила школу. 17 лет. Что дальше? На работу берут с 18, а в семнадцать – учеником повара, продавца могли взять, но мне почему- то не хотелось.

Встречаю одноклассника, поговорили, он и предложил, а давай на строительство Белоярской атомной электростанции поедем, комсомольская стройка, близко, в Свердловской области, можно домой приезжать… Хоть и выложила я маме все эти аргументы с вдохновением, мама пролила немало слез, прежде, чем согласилась. Получили мы в горкоме комсомола путевки и… приехали… на  стройку. Кстати через месяц, мой одноклассник сбежал домой, возвратив подъемные.

Я осталась на 2 года.

Стройка! Комсомольская! Нет, молодежи тоже было много. Но кого больше нас или вербованных, из мест заключения – это надо было посчитывать… В общем, как в  стихах фронтовых моей любимой поэтессы Юлии Друниной: попала я «из розового детства в мать и перемать». Барак коек на 50, кровати, тумбочка одна на двоих. И называлось это местечко: «гарем». Барак женский, барак мужской… и 12 км. от стройки. Утром подавали грузовые машины с тремя досками – сиденьями и успевали на них сесть те самые, бывшие, а если и присел не дай бог, все равно встанешь и будешь мотаться или скорее зажатым стоять все эту длинную дорогу. Вечером в этот же барак. Ничего своего у тебя просто нет – все общее и не найдешь, ни зеркальца, ни расчески, ни ложки, ни кружечки (которую мама дала). Первые две недели, наверное я закрывалась одеялом с головой и рыдала. Наработаешься, руки, ноги не знаешь, куда уложить, а вдруг тебя ругать, мат, компании, пьянки, ссоры… Огрызаться я не была научена, мата – не выговаривала, защитить себя не могла, пожаловаться - некому - вот  лила слезы. Но это первые дни, потом стала выделять из общей массы людей более и менее спокойных, умеющих постоять за себя, приспособиться, стала знакомиться, подражать, брать пример. Мир не без добрых людей! Рядом оказалась женщина лет 40, она была продавцом и отсидела срок за растрачу, дочь отказала ей в жилье и она оказалась на  стройке. Я ей чем-то напоминала дочь, в первую очередь длинными по пояса косами, и тетя Клава взяла надо мной шефство: уберегала от приставаний, подкармливала меня, если, у нее что-то было; я делилась с ней своим. Стирать в тазике возьмется и мое прихватит, а я в это время что – ни будь поесть приготовлю или заштопаю какую-нибудь дырку. А еще тебя Клава каждый день помогала расчесывать мои волосы и красиво заплетала мне косы. И воровать из нашей тумбочки уже никто особо не рисковал, так как побаивались крутого языка тети Клавы. Я же постепенно так осмелела, «обнаглела», что один раз вмешалась в ссору пьяных бывших зэков, перехватила нож, выпавший из руки одного из них и так при этом от страха визжала, что они оторопели: «ты чего так визжишь, пичуга? – спросил один, который был постарше. «От страха», по-честному ответила я. Долго они тогда смеялись. А у меня появился еще один покровитель. И я уже сидела рядом с ним в машине, когда ехали на стройку. С его легкой руки меня стали многие звать «пичугой». Потом подошел ко мне Слава, высокий, плечистый. «Ну, кончила болото разводить?, – спросил он меня однажды, - «пойдем, погуляем». Жизнь стала окрашиваться не только серыми красками.

Работали мы вначале разнорабочими, подсобниками у каменщиков, грузчиками. Тяжело в 17 лет.

Теперь я точно знаю, что комсомольских строек не бывало, заключенные строили не только Беломоро – Балтийский канал, и Магнитка, и ДнепроГЭС и БАМ – это комсомольско - зэковские стройки. И одним выдавали комсомольские путевки и напутствовали красивыми словами, а другим - вербовочные договоры.

Но молодость брала свое. Месяца полтора – два я прожила в «гареме», потом, когда мы расчистили место от леса (мы – это комсомольцы стройки), поставили большие палатки с печками – буржуйками посередине, разместились по палаткам и вечерами у большого костра долго не смолкали песни, танцы, разговоры. Ближе к холодам появились вагончики рядами с батареями парового отопления. Семейным людям выделяли четырех – местное купе, а нам – купе на двоих. Две полки и маленький столик. Одно купе по центру – кухонька. Только отопление плохо грело, и тогда волосы примерзали к стенам и, хотя спали одетыми, в валенках – все равно замерзали, оставалось одно – двигаться.

Открыли курсы штукатуров – маляров. Училась и теории, и практике. Оказалось способной. Из группы нас двое – я и еще одна женщина, сдали на пятый разряд. Нас распределили по участкам, я с девчатами попала на восьмой – отделочный. Строили уже дома из кирпича, бараки – из шлакоблоков. А мы штукатурили стены мокрой и сухой штукатуркой. Меня 18-летюю девчонку назначили бригадиром и дали в подчинение 15 девчонок, таких же, как я. Ох и трудно было, обеспечить всех работой, раствором, инструментами, сделать норму и больше, закрыть наряды правильно и выгодно, чтобы заработать больше. Спорить, доказывать, защищать, перехватывать по дороге машины с раствором, ругаться с начальством, отбивать лучшие площадки для работы, проверять качество работы, требовать, взыскивать, распределять. И самой становится на самые сложные участки – углы, откосы, потолки, вытягивать карнизы – ведь у меня был пятый разряд.

А вечером на танцы в клуб или комсомольский патруль, или занятия в драмкружке. Я была в комсомольском штабе стройки, организовывала вечера отдыха, выпускали стенные газеты, проверяли чистоту и порядок в общежитиях. У меня был талант утихомиривать драчунов, гасить скандалы и если в клубе на танцах возникал где-то шум, ребята прихватывали меня для разрешения конфликтов. Я была по своему известная личность на стройке, лучший бригадир комсомольско – молодежной бригады, мой портрет был на Доске Почета стройки.

В выходные дни я была – «мать – кормилица», «мама Света». Быстро же мне пригодились умение из ничего сделать что-то (наверно, от мамы) и неуемное желание всех накормить, кто рядом. Это надо же с вечера в пятилитровой кастрюле замочить рожки, макароны или лапшу, утром добавить дрожжи, сахар и через час стоять у плиты и жарить, жарить горы оладьев, которые поедались очень быстро «Владимирскими фонарями» - так мы называли ребят – выпускников строительного техникума из Владимира, с которыми подружились, так как двое девчат в комнате тоже были оттуда, ребятами из штаба стройки, которые забредали «на запахи». Ругала себя – почему я? А в воскресенье опять выдумывала что-нибудь этакое и наказывала себя за инициативу стоянием у плиты. Еще я классно «умела» по картам предсказывать события. Видимо, был у меня зарыт талант психолога, потому что все в  общежитии, кому надо было выговориться, шли ко мне, и я хранила многие девчоночьи секреты.

С каждой получки я привозила маме деньги, помогала братья, часто ездила домой. Чтобы сэкономить в тамбурах товарных составов (ведь все поезда останавливались в Камышлове). Бывало, что пряталась от кондукторов, сопровождающих поезд, и заскакивала на подножку вагона, уже тронувшегося поезда. Приезжала несколько раз и мама ко мне на стройку. Однажды мы её встречали на станции на мотоцикле с коляской – до стройки 12 км., пешком трудно ей было дойти, а груженные машины редко останавливались. Приехали, как черти в пыли и мама ворчала по поводу возраста, дороги и скорости. Но что ни сделаешь ради дочери. Поживет денька три, а я «балдею» - все перестирает, заштопает, вкусненько накормит. Бывало и волосы у всех девчонок и в первую очередь у меня проверит – не завелось ли чего? Что греха таить – вода привозная была, баня - раз в неделю, а работа грязная, пыльная – всяко бывало, хотя и следить за чистотой было первым делом.

Словом, стройка – это хорошая школа выживания. Не пропадет сильнейший. Поэтому и менялись очень часто жильцы общежития, не каждый мог выжить.

Через два года, когда мой друг решил вернуться домой в Пермь, я мало сомневалась – тоже поехала в Пермь, на Гайву, где меня приняли в управление жилищно - коммунального хозяйства треста КамГЭСстрой штукатуром. И снова углы, откосы, галтели, пилясоры, карнизы, лепка – словом, все то, что требовало высокой квалификации. Работа на лесах, под потолком, тяжелые ведра с раствором, покидаешь день – деньской раствор мастерком, позатираешь терочкой, повытягиваешь шаблоном карнизы… к вечеру одно желание – вытянуться на койке и не шевелиться. Но как же танцы без меня? И как без комсомольской работы?

Там я попала на работу в комитет комсомола треста КамГЭСстрой, зав. сектором учета…

Королев же был секретарем комсомольской организации СМУ – 1 на Кислотном. Мы встретились. И 17 июня 1960 года сыграли свадьбу – комсомольскую. Шумную веселую, с большим количеством гостей и я стала жить в Перми, на Горького, 34 в семье Королевых: мама – свекровь, тетя, брат мужа, а еще и первая внучка, с которой водилась тетя и нас двое. Жили не богато. У Володи одно старенькое пальтишко: и зимой, и осенью, 3-4 рубашки, а меня - невесту накануне дядя привез на машине с Гайвы с моим приданым – чемоданом, где поместилось все; и тазиком. И первая наша покупка была две односпальные кровати с никелированными спинками и два матраса. Две простыни  и наволочку подарила мне на свадьбу моя мама – больше она ничем не могла помочь.

Здоровье у меня уже было подорвано постоянными ангинами (профессиональная болезнь штукатуров – сквозняки, холод, выскакивание на улицу без верхней одежды), а с полей Башкултаева, где холодной, дождливой осенью мы были посланы убирать картофель, меня привезли прямо в больницу, где я находилась 40 дней на грани жизни. Тогда и определили порок сердца.

Работать штукатуром я уже не могла и не хотела. Володя в 1960 году поступил учиться в политехнический институт на вечерний строительный факультет. За плечами у него уже было Алмаатинское пограничное училище, строительный техникум и теперь институт. Договорились, что вначале он учится, а потом попробую я поступить на учебу.

Работать меня приняли в сборочный цех велосипедного завода. Собирали колеса. Работа в две смены. Вспоминаю её, как кошмарный сон, потому что тогда я уже вынашивала дочь. Трудно с осложнениями. 18 июня 1961 года, ровно через год после свадьбы, в Камышлове, у мамы, родилась моя Надежда, наша Надежда. Очень благодарна  я семье Королевых, моей маме, которые помогали нам поднять дочку, выучиться самим и вообще жить.

Не все просто было в этой жизни. Дочка часто болела, и немудрено: топили печки два раза, но к утру нужно было ходить только одевшись, пока снова не нагреется. Володя работал к тому времени в Орджоникидзевском райкоме партии, инструктором и учился вечерами. Зарплата 100 рублей, 88 приносил в дом. Дома бывал мало. С электрички на занятия, утром снова на работу. По выходным – курсовые, зачеты. Я же с Надюшкой, на его иждевении, в большой семье, в доме, где все удобства во дворе: вода с колонки в двух кварталах, дрова – в сарае, белье полоскать – мойка с ледяной водой в районе Разгуляя.

А мне 21, и так хотелось общения, праздника, сходить  в кино, театр, поговорить по душам с подругами.

Через год отдали дочку в детские ясли и я поступила на электроприборный завод (тогда еще предприятие п/я 601). В цех №20, механический, секретарем – машинисткой.

Электроприборный завод (ЭПК) – моя судьба. В 20-м цехе я вступила в партию. Одну из рекомендации дал зам. начальника цеха З.М. Минибаев. Там же я написала первую заметку в многотиражную газету «За коммунизм» и стала рабочим корреспондентом газеты. В этой газете впервые была помещена моя фотография, как лучшего рабкора. И спустя три года меня взяли на работу в редакцию газеты литературным сотрудником.

Редактором газеты был Олег Сергеевич Раскопин, ответственным секретарем  - Валентин Исаевич Винецкий. Он один из нас имел журналистское образование. Талантливейший журналист. И все, чему я научилась, это они.

В 1965 году, когда Володе оставался год учебы в институте, я решила попробовать поступить в ВУЗ. Да не куда-нибудь, а в свердловский государственный университет на факультет журналистики, заочно. Перерыв в учебе семь слишком лет, конкурс 17 человек на место и надо было сдать экзамены на одни пятерки. Получила четверку за сочинение, где-то не поставила нужный знак препинания, остальные пятерки. Наверно, сыграли роль мои материалы в газете. Я очень любила писать о людях, зарисовки, очерки. Удавались критические материалы, репортажи. К тому, времени наша газета была лучшей среди заводских многотиражных газет. Её любили на заводе, а директор Петр Николаевич Попов читал её с красным карандашом в руках и нередко его оперативки проводились по критическим материалам в нашей газете. Там нельзя было допустить 5 % правды, остальное домыслить. Нельзя было не проверить все-все, каждый факт, взвесить каждое слово.

Я была вхожа в кабинет директора завода, если нужно было выступление – этакое «с человеческим лицом», или поздравление какому-нибудь ответственному товарищу – приглашали меня редактировать.

Запомнила на всю жизнь один урок, который преподнес мне Петр Николаевич Попов. Написала критическую корреспонденцию про одного начальника цеха, а он – к директору завода, мол, исправим все, не надо публиковать. А материал был готов к сдаче в типографию. Приглашает меня Петр Николаевич и деликатно просит дать почитать его. Я чуть «закипела», мол, проверила все, уверена в фактах, что защищаете недобросовестного человека и прочие. А Петр Николаевич вдруг говорит: Светлана, а нельзя тут вот в концовке ему мосточек кинуть, человек понял, что неправ, готов исправиться…»

«Кинуть мосточек» - какая мудрость, деликатность была в этих словах. Я, по-моему, во многих жизненных ситуациях позднее так и поступала.

В 1970 гуду мне вручили медаль на заводе к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина, чем я очень гордилась.

В 1971 году я окончила учебу в университете и получила диплом журналиста.

На годы работы в газете 1968 - март 1972 (годы) выпали и самые памятные, и дорогие сердцу страницы жизни – шефские связи с моряками – подводниками. Но об этом я расскажу особо, «поплавав по волнам памяти».

В начале 1972 года ушел на другую работу редактор газеты О.С. Раскопин, покинул, редакцию чуть позднее В.И. Винецкий, да и я выросла, как говорим, в своем журналистском мастерстве. Словом, в марте 1972 года меня приняли  в редакцию газеты «Вечерняя Пермь» на должность литературного сотрудника в отдел культуры, а позднее в отдел партийной жизни. Возглавлял редакционный коллектив Сергей Григорьевич Мухин, умнейший, деликатнейший, широко образованный человек.

А в самой редакции – «акулы» пера, корифеи, одна Татьяна Петровна Чернова чего стоила!!!

Изменился характер работы, условия, коллектив. Приходилось день – деньской бегать с блокнотом («журналиста ноги кормят» - такое было правило тогда), а вечером, ночью – писать, утром снова к героям своих материалов, чтобы завизировали написанное, и в редакцию -  на машинку, зав. отделом на визу и возможное редактированное, опять машинка, на подпись редактору, и в руки ответственного секретаря, который верстает номер, а там – то сокращать приходиться, то «обрезать хвост», то менять заголовок… Спала по несколько часов, ведь 300 – 500 строк надо было сдавать ежедневно, а еще и часто дежурить по номеру, выпускающим редактором – тут ответственность выше головы: подписанные тобой полосы уходили «в печать», а первый с печатной машины номер, после цензуры, с визой «в свет», давая право отпечатать весь тираж.

«Умирала» от повышенной ответственности, волнений, беспокойства, нагрузки…

Было чему учиться у маститых журналистов, но учили далеко не все. В большом журналистском коллективе надо было выживать. От того, что ты новичок, могли «акулы пера» поставить тебя в очередь на печатание на машинку или просто снять с машинки не допечатанный материал, подспудно шла борьба за полосы, материал, помещенный на первой полосе, оплачивался более высоким гонораром, чем заметка на четвертой полосе, «черная» зависть, если твой очерк, или зарисовка, или репортаж на редакционной летучке признан лучшим и вместо похвалы или одобрения от старожилов газеты, ты получаешь «укол, исподтишка», обидный – вроде «знай свое место», ты еще никто… но были и лучшие материалы в номере, и первые, и второе полосы, и повышенный гонорар и поддержка со стороны зав. отделом, редактора, ответственного секретаря. Набиралась опята, зрелости, знаний…

Там, в редакции «Вечерки», у меня появилась подруга – Ирина Павловна Брюшинина. Она работала зав. отделом писем. Человек большой души и сердца. Мы дружили семьями, домами. И когда, она умерла после тяжелой болезни (рано умерла – от рака), у нас стало в семье еще две дочки – Наташа и Юля, которые мы с Володей опекали, помогали в трудные моменты жизни, и «приемные» родители (Иринушки), которые старели, становились беспомощней и нуждались в поддержке. Так было до тех пор, пока Наташа, по настоянию мужа, не решила уехать в Израиль, забрав позднее бабушку – Зою Григорьевну (Павла Васильевича мы похоронили) и Юлю с семьей. По имеющимся сведениям все у них нормально. Выросли дети, родившиеся в Перми, родились дочки – родина, у которых Израиль. А у меня не стало подруги, не только в те годы, нет её и сейчас. Друзей много, а подруг с возвратом уже не заводят, наверно.

Работа в «Вечерке» не была длительной. Нервная, умственная нагрузка, чрезмерное чувство ответственности, стремление быть в лучших сыграли свою «черную» роль и заболев, в декабре 1972 года, гриппом (была страшная эпидемия с тяжелыми последствиями) и выходив грипп на ногах (тогда в редакции просто единицы остались в строю и надо было все равно выпускать газету), я слегка с осложнением надолго. В прямом смысле по заключению врачей, «не выжевет». Выжила. Вопреки всяким заключениям в том числе ВТЭКа, пошла работать.

Не хотелось подводить «Вечерку» своими больничными (там это не приветствовалось, хотя меня оставили работать «по моим возможностям»), я приняла предложение журналистов завода имени Я.М. Свердлова и поступила работать корреспондентом радиовещания завода. Редактором радио была Альвина Ивановна Кузнецова, с которой мы работали на электроприборном заводе. Как работалось? Хорошо. Спокойно. Интересно. Я восстановилась после болезни. Наши передачи для областного радио были лучшими. Наши материалы, прозвучавшие в радиопередачах, попадали на страницы многотиражной газеты завода «Ленинский путь».

В честь 30-летия Победы я стала лауреатом конкурса журналистского мастерства. Многие мои материалы публиковались в центральных газетах, в «Звезде», на областном радио. Хороший коллектив журналистов был в редакции газеты «Ленинский путь» завода, в единственном на всю страну сатирическом журнале «Спутник Крокодила»: Геннадий Федорович Семенов (сатирик, поэт, писатель, журналист и просто, человек, с тонкой, романтичной душой, мудрый, все понимающий чуткий, внимательный, всем любимый), Юрий Николаевич Дьяков, редактор многотиражной газеты, Анатолий Ерофеевич Нагаев, который позднее сменил Дьякова. Я храню до сих пор его открытки – поздравления с днем рождения. Внешне никогда не выражающий своих чувств, Анатолий Ерофеевич писал в открытках так, что и сейчас, перебирая их, «не пройдешь мимо», теплеет внутри. Так случилось в жизни, что не работая уже в редакции, я поддалась на чужое внушение и кажется обидела его. Искренне чувствую всю жизнь неловкость от этого, сожалею, что история та, прошлась и по нему, незаслуженно. Я этого не хотела и мысленно много раз попросила меня простить.

Потом я стала редактором радиовещания, стало тесно в этих рамках, перешла корреспондентом газеты завода «Ленинский путь». Писала я много. Руководила школой рабкоров. Многие из них позднее работали в нашей газете на штатных должностях, в областной и городских газетах.

Ученые психологи или кто-то еще, определили, что человек с наибольшей отдачей работает на одном месте не больше пяти лет. У кого – то может это и не так. У меня – точно. Особенно в пору моей зрелости. «Загорелось» мне вдруг, хотя и причин особых не было, уйти из журналистики, вернее, из газеты. Пропал интерес, пыл, увлеченность, померкли краски профессии.

Муж работал тогда в обкоме партии и, разговорившись как-то с инструктором партийного архива А.А. Сидоровой, он узнал, что архиву нужны сотрудники.

Пригласив на собеседование, заведующая партийным архивом Надежда Алексеевна Аликина приняла меня  на работу. Это была не работа, а песня в настроении, желаниях, судьбе, открытиях, знаниях.

Работа по душе и уму, характеру, интересу. А коллектив какой – семья. И душой этого коллектива была Надежда Алексеевна Аликина. Бесконечно ей благодарна! Как она много знала из истории партийных организации Перми и области! Какая память изумительная! Литературный дар! Доскональное знание архивной работы! Как она могла увлечь, вовлечь, раскрыть такие стороны предстоящей работы, о которых ты и не помышлял! А какую при этом большую и сложную работу делала сама, не взирая на условия, какие-то личные проблемы, нездоровье.

Словом, рядом с Надеждой Алексеевной можно было только богатеть, «черпая» мудрость, увлеченность, знания, душевность, понимание, теплоту, справедливость, терпение, уважение, требовательность…

Многому я научилась в архиве. Наставниками в работе были все, кто работал в архиве, каждый не только владел полным объемом архивных тонкостей, но и был специалистом в том деле, за которое отвечал.

Как инструктор я объездила почти все районы, даже самые северный. Интересные встречи, новые люди, работа, приносящая удовлетворение. Огромная публикаторская работа, под руководством Н.А. Аликиной, где очень пригодились журналистские навыки: книги, сборники, передачи на телевидении и радио, публикации в газетах, включая районные. Сколько открытий в истории Прикамья было сделано!

Все это было и было интересно, пока руководила партийным архивом Надежда Алексеевна Аликина. С приходом нового руководителя В.Г. Светлакова осталась вся та же работа, но как будто душу из нее вынули.

А может и дело во мне? Прошло шесть лет. Мне опять захотелось перемены. Пригласили в Ленинский райком партии, в общий отдел. Работа с письмами и заявлениями трудящихся и подготовка документов к сдаче в архив, создание текущего архива райкома партии и партийных организаций.

«Кому в районе очень плохо, он к ней за помощью спешит. Жизнь Королёвой охо-хо, на ней груз жалобный лежит», - так  написали коллеги в поздравленной открытке.

«Груз жалобный» выматывал и душу, и сердце, ведь в районе десятки и десятки ветхих домов. Крыши, туалеты, полы, печи, запущенные дворы, помойки не вывозимые, электропроводка, очередность на жилье – не было таких бытовых вопросов, до которых не было бы дела КПСС, и партийных работников.

Хотя рядом располагалась власть, в лице исполкома, жилищный трест, призванные по характеру своей деятельности решать эти вопросы и именно за это получавшие зарплату. Но такая система была в стране.

С приходом М.С. Горбачева начались перемены («ветер перемен» - такое бытовало выражение тогда).

Многие партийные работники, простые коммунисты уже тогда понимали - надо менять сложившуюся систему. Но то, что произошло в 1991 году было шоком. На всю жизнь запомнились кадры по телевидению, когда росчерком пера, с какой-то бравадой, позерством, выпендриванием Б.Н. Ельцин ликвидировал КПСС и мы мешками складывали партийные билеты… А утром здание обкома партии, где размещался и Ленинский райком, заняли бойцы ОМОНа и мы лихорадочно, в отведенные сборы часы, сбрасывали в мешки партийные документы, чистили ящики рабочих столов, при этом нельзя было брать с собой какие-то записи, включая личные блокноты с телефонами, адресами. И уже совсем было стыдно и обидно, когда на выходе каждый из нас выворачивал женские сумочки, карманы, выкладывая расчески, зеркальце, помаду или косметику, ключи от квартиры. Зачем это надо было делать?

К омоновцам нет претензий, они выполняли приказ, видно было, что и некоторым из них было при этом неловко. Тогда кому потребовалось так унижать? Кто отдал такое распоряжение? Были «арестованы» счета райкома партии и других органов.

Я и Королёв, проработавший в партийных органах более 30 лет, остались безработными. 11 ноября 1991 года я встала на учет по безработице на бирже труда. Через день надо было ходить туда, интересоваться, нет ли места.

Есть  у меня такая, нарушающая мои права, как гражданина, запись в трудовой книжке «19.11.1991 года «Автобаза «Турист». Принята временно на должность секретаря – машинистки». Временно – растянулось на полтора года и уже будучи не только секретарем – машинисткой, но и старшим инспектором отдела кадров (с зарплатой секретаря), я 22.05.1993 года сделала запись: «Уволена по собственному желанию».

Эти месяцы мы бедствовали с Королевым. Он перебивался временными работами, которые надо было осваивать. Небольшие деньги у него, маленькая зарплата у меня, получаемая не вовремя. Но главное, неприятие, непонимание, несогласие (и при этом молчаливое терпение) всего того, что происходит в стране, бессилие и отчаяние, что-либо изменить.

И все же я видимо, родилась под счастливой звездой. Как-то в мае 1991 года меня разыскала Тамара Алексеевна Худякова, с которой я работала в Ленинском райкоме партии. Она к этому времени была сотрудником администрации города и, узнав, как не просто  мне работается, и живется, заговорила о возможности работать в аппарате администрации г. Перми по созданию архива документов по личному составу. Я не задумываясь, дала согласие ей, и после беседы с Лианой Александровной Мейтарджевой принялась за новое, в общем-то для меня дело. В стране все рушилось, ликвидировалось, предприятия, организации из государственных становились частными, в первую очередь, это коснулось ателье столовых, кафе, ресторанов, предприятий торговли, кооперативов, швейных фабрик и др. Документы, которые находились с момента создания их, составляющие и касающиеся, судеб людей, выбрасывались на помойки, сжигались. Надо было собрать эти документы, приостановив их уничтожение и сохранить – это одна задача, вторая – заставить документы работать на людей, которые лишились не только места работы, но и необходимых справок, подтверждающих трудовой стаж, профессию, разряд, зарплату… Нужно было помещение, здание, нужны были помощники, так как одной невозможно было справиться. И первой, кому я предложила работать вместе, была Светлана Сергеевна Смородина, затем Тамара Владимировна Обухова, Лилия Алексеевна Чудинова… Так появился архивный коллектив, а затем и полуразрушенное здание на Горького, 14б.

Было интересно и трудно. Ремонт – крыши, замена труб, сантехники, проводки, полы, перегородки, стеллажи, коробки, телефонизация, обустройство – все это совмещалось с вывозом документов, их обработкой, выдачей справок, приемом людей. Мебель. Первые компьютеры, чайник, вентиляторы, холодильник, микроволновка – как в хорошем доме. Но главное – дружный работоспособный коллектив, в котором не делили работу – это мое, а это по штату не положено. И все это под постоянным вниманием, помощью и поддержкой Л.А. Мейтарджевой, которой в очередной раз в своей жизни, я обязана своим становлением.

Работа была любимой. Почти ушла из сердца та глухая темная обида, которая переполняла душу и сердце в 1991/1992 – начале 1993 года.

«Почти»! Трудно мириться с явлениями времени. Кинули новоявленные демократы, во главе с первым президентом Б.Н. Ельциным, свой народ, когда вручили ваучеры, когда лишили вкладов (а это у людей нашего поколения были так называемые «гробовые»).  «За державу обидно» и теперь: коррупция, казнокрадство, мошенничество, взяточничество, бандиты правят балом, пропасть между богатыми и бедными, сотни брошенных детей, полуголодные старики, разрушены наука, образование, медицина, армия, которая не может защищать, а выживает (и при этом сытые, лоснившиеся, отъетые лица военных начальников) слуги народа – депутаты, которые принимают закон о «Монетизации» - отмене льгот военным, чернобыльцам, пенсионерам, инвалидам, участникам войны.., не зная при этом, сколько стоит проезд в метро, автобусе, «черный пиар» на выборах и многое, многое другое. И при этом бесправие, незащищенность, беспредел, унижение своего народа. Никто не ответил за воровство миллиардов, выделенных в кредит стране, за «прихватизацию», которая продолжается, за продажу природных богатств, за неуемное обогащение нефтяных магнатов, за содержание английских футбольных клубов на деньги, нажитые не собственным трудом, за развал армии и флота, за Чечню, за уничтожение оборонной промышленности…

Но может история расставить все точки! Может новое поколение честных, справедливых, болеющих душой за Россию, её прекрасный народ, поколение умных, знающих, высокообразованных и интеллигентных в полном смысле этого слова, возродит былую славу России, могущество армии и флота, достойную жизнь гражданам этой страны. Живу с этой верой в душе.

В моем личном архиве, есть стихи, по-моему Вероники Тушновой: «Достается недешево счастье трудных дорог. Что ты сделал хорошего? Чем ты людям помог? Этой мерой измеряются все земные труды. Может вырастил деревце на земле Кулунды? Может строишь ракету? Гидростанцию? Дом? Согреваешь планету плавок мирным теплом? Иль под снежной порошей жизнь спасаешь кому? Делать людям хорошее – хорошеть самому!» Что ж? Я лично так и прожила свою жизнь: растила деревца, строила гидростанцию, дом. Спасала души (когда я училась в университете нам не раз говорили: журналист – инженер человеческих душ). А главное всю жизнь делала людям хорошее! И в ответ получала то же самое. Этим была счастлива в первую очередь.

Свой дом, хорошая семья, дочь, внучка, и много, много друзей – тоже огромное счастье!

Светлана Павловна Королева
02.02.2005 г.

Портал ГосУслуг

Нам требуются

    Кадровый резерв